Вельбот, причаленный к борту невольничьего корабля, переполнился неподвижными телами, в которых еще теплилась жизнь, а поверхность лагуны пестрела сотнями трупов с раздутыми от газа животами. Они покачивались на волнах, как поплавки рыбачьих сетей.
— Перевезите их на корабль, — крикнул мичман гребцам в шлюпке, — и возвращайтесь за новыми. — При этих словах в борт дхоу ударила еще одна волна с белым гребнем. Корабль накренился, но острые зубья кораллов, вцепившиеся в деревянное днище, крепко держали его, не давая опрокинуться.
— Робин! — крикнул из люка Зуга. — Ты нам нужна!
Сначала она на него даже не взглянула, лишь покачала головой стоявшему рядом матросу.
— Она идет. — Матрос безучастно поднял безжизненное тело и перевалил через борт.
Тогда Робин подползла к люку и соскочила внутрь.
Это было похоже на падение в преисподнюю. После полуденного солнца на нее навалилась темнота, она на мгновение остановилась, чтобы дать глазам привыкнуть.
Накренившаяся палуба под ногами была скользкой от нечистот, ей пришлось схватиться за что-то рукой, чтобы не упасть.
Воздух был настолько спертым, что в первую минуту она едва не ударилась в панику, ее словно душили мокрой вонючей подушкой. Она рванулась было наверх, к яркому солнцу, но взяла себя в руки. В животе у нее все перевернулось, к горлу подступил горький комок, она еле-еле сумела сдержать рвоту.
Но едва она огляделась и увидела, что творится вокруг, собственные неудобства были забыты.
— Последняя волна поработала, — прорычал Зуга, поддерживая ее рукой за плечи. — Палубы рухнули.
Палубы сложились, как карточный домик. Во мраке со всех сторон торчали острые щепки, балки скрестились, как лезвия ножниц. Маленькие черные тельца оказались зажаты в тисках, смяты падающими брусьями, размозжены так, что в них с трудом узнавались человеческие останки. Кое-где полуживые создания повисли в воздухе на ножных цепях и слабо корчились, как изувеченные насекомые, или висели неподвижно, раскачиваясь в такт движениям дхоу.
— О святая Мария, матерь Божья, с чего начинать, — прошептала доктор.
Она выпустила опору, шагнула вперед, поскользнулась на покрытой толстым слоем грязи палубе и упала.
Робин сильно стукнулась, спину и нижнюю часть тела пронзила боль, но она заставила себя встать на колени. В этой чудовищной тюрьме собственная боль потеряла значение.
— С тобой все в порядке? — тревожно спросил Зуга, но сестра отстранила его руки.
Одна девушка кричала. Робин подползла к ней. Ноги рабыни ниже колен были сломаны и зажаты балкой из толстого ствола дерева.
— Ты можешь это сдвинуть? — спросила Робин Зугу.
— Нет, с ней все кончено. Пойдем, там другие…
— Нет.
Робин отползла туда, где упал ее саквояж. Боль мучила ужасно, но она загнала ее в глубь сознания.
Она всего один раз в жизни видела, как ампутируют ноги. Когда доктор начала операцию, высвободив одну сломанную ногу, малышка дернулась, а затем безжизненно обмякла. Девушка умерла прежде, чем доктор успела дойти до кости другой ноги, и Робин, плача про себя, оставила тело висеть в тисках деревянной балки.
Доктор потерла руку об руку. Они были окровавлены по локоть, ладони прилипали друг к другу. Ее снедало чувство вины за собственную неудачу, не было сил пошевелиться. Она тупо озиралась по сторонам.
Трюм был затоплен больше чем наполовину, прилив безжалостно наступал.
— Надо выбираться, — окликнул сестру Зуга. Она не повернула головы, брат схватил ее за плечо и грубо встряхнул. — Мы ничего не можем сделать. Эта посудина вот-вот опрокинется.
Робин смотрела в черную вонючую воду, плескавшуюся от одной стороны трюма до другой. Прямо под ней из воды торчала одна-единственная рука, детская ручка с. розовой ладошкой и тонкими нежными пальчиками, протянутыми в призывном жесте. Железный наручник казался слишком большим для тонкого запястья, и под его тяжестью рука медленно исчезла в пучине. Она печально смотрела ей вслед, но резкий оклик Зуги заставил Робин выпрямиться.
— Пошли, черт возьми!
Его лицо было свирепым, на нем отражались все ужасы, увиденные в зловонном полузатопленном трюме.
В разбитый корпус ударила следующая волна, на этот раз ей удалось разбить коралловые клещи. Затрещало, ломаясь, дерево, дхоу медленно покачнулась, зловонные воды черной волной поднялись из темноты и захлестнули их по плечи.
Покореженные невольничьи палубы сломались и смертоносной лавиной съехали в сторону, обнажив еще один слой плотно уложенных черных тел, а потом, ничем не поддерживаемые, рухнули в глубину.
— Робин! Еще немного — и нам не выбраться.
Карабкаясь по балкам и телам, он потащил ее вверх, к квадрату солнечного света.
— Мы не можем их бросить, — сопротивлялась Робин.
— С ними все кончено, черт побери. Вся эта штука тонет. Надо выбираться.
Она вырвала у него руку, оступилась, упала и ударилась обо что-то так сильно, что боль снова пронзила нижнюю часть тела. Робин вскрикнула. Она лежала на боку на груде скованных тел, и в полуметре от нее виднелось чье-то лицо. Девушка была жива. Робин никогда не видела таких глаз, по-соколиному ясных, горевших кошачьей яростью, цвета кипящего меда.
«Эта достаточно сильна!» — подумала Робин и крикнула:
— Помоги, Зуга.
— Ради Бога, Робин.
Она подползла к черной девочке. Палуба угрожающе накренилась, в трюм хлынула новая порция холодной воды.
— Оставь ее, — крикнул Зуга.
Поток воды закружился около головы Робин, и скованная девушка исчезла под ним.
Робин нырнула за ней, вслепую шаря руками под водой, но никак не могла найти девушку. Ею овладела паника.
Она опустила голову под воду. Боль сдавила живот, Робин вскрикнула, набрала в легкие воды и захлебнулась, но наконец ей удалось схватить девушку за плечо. Та боролась за жизнь не менее отчаянно, чем она.
Вместе они вынырнули, кашляя и хватая ртом воздух. Робин держала рот девушки над водой и пыталась приподнять ее выше, но цепь не пускала.
— Зуга, помоги?
Новый поток, воняющий сточными водами, захлестнул ей рот. Обе снова с головой ушли под воду.
Робин подумала, что, наверно, ей уже не выбраться, но продолжала упрямо карабкаться. Одной рукой она обхватила рабыню под мышками, а другой приподняла ей подбородок, чтобы, когда они вынырнут, лицо африканки оказалось над водой и та смогла вдохнуть драгоценный глоток вонючего воздуха. Зуга был с ними.
Брат дважды обмотал цепь вокруг запястья и налег на нее всем весом. В темном трюме Зуга возвышался над ними, как башня, проникающий из люка свет озарял набухшие мускулы на мокрых руках и плечах. Он вытягивал цепь, раскрыв рот в беззвучном крике, на горле набухли синеватые вены.
