Свой план шейх Мохамед начал осуществлять десять лет назад, сумев утаить султанскую десятину, и с тех пор из года в год уворованная сумма росла. Подобно всем жадным людям, один удачный шаг он считал сигналом для следующего. Султан об этом знал, ибо, несмотря на старость, был чрезвычайно хитер. Он знал, что недостающая десятина надежно сохраняется для него в сокровищнице шейха и что он сможет ее получить, как только пожелает. До поры до времени султан лишь из благодушия делал вид, что не знает о проделках шейха, пока тот не увяз в ловушке так глубоко, что, корчись не корчись, кричи не кричи, а обратно уже не вылезти. Султан ждал этого момента десять лет. Теперь он заберет не только то, что ему причитается, но и собственные сбережения шейха.
Последующее возмездие будет делом долгим. Начнется оно с битья палками по босым пяткам, пока все тонкие косточки не поломаются, и каждый шаг шейха, когда его поведут к султану, станет для него невыносимой мукой. Там ему прочтут окончательный приговор, который закончится узловатой веревкой из буйволиной кожи, затягиваемой все туже и туже вокруг его лба, пока соколиные глаза шейха не вылезут из орбит, а череп не треснет, как переспелая дыня. Султан очень любит такие зрелища, а этого он ждал десять лет.
Ритуал был известен обоим, и начинался он с вежливого визита султанских эмиссаров, которые сидели сейчас напротив Мохамеда Бин Салима под тополем, прихлебывали из латунных чашечек крепкий черный кофе, жевали желто-розовую засахаренную мякоть кокосовых орехов и холодными, бесстрастными глазами улыбались хозяину.
Вдруг эту леденящую атмосферу разорвали гонцы из гавани. Они простерлись ниц и бессвязно выпалили новость: в гавань вошел британский военный корабль, его огромные пушки угрожают городу.
Шейх молча выслушал гонцов и отпустил их, а потом повернулся к досточтимым гостям.
— Это дело серьезное, — начал он, радуясь, что сумел сменить тему разговора. — Благоразумно было бы взглянуть на этот странный корабль.
— У фаранджей договор с нашим господином, — произнес седобородый гость, — и они относятся к этому клочку бумаги с большим почтением.
Все кивнули, ни один из них не подал вида, сколь глубокое волнение наполнило грудь каждого из них. Хотя этот дерзкий народ удостаивал побережье лишь мимолетным вниманием, этого все же было достаточно, чтобы внушить им страх и опасения.
Несколько минут шейх размышлял, поглаживая густую курчавую бороду и полузакрыв глаза. Глубина нависшей катастрофы почти парализовала его, но теперь мозг снова начал работать.
— Я должен пойти к этому кораблю, — заявил он.
Раздался протестующий гул, но он поднял руку, призывая к молчанию. Он еще оставался шейхом Элата, и они волей-неволей должны дать ему высказаться.
— Я обязан удостовериться в намерениях капитана и немедленно послать сообщение нашему господину.
Клинтон Кодрингтон уже почти смирился с тем, что придется отдать команду поднять якорь. Несколько часов на берегу не было признаков жизни, и ничего поделать он не мог. Надежда на то, что удастся захватить стоящий на якоре европейский невольничий корабль, занятый погрузкой рабов, оказалась беспочвенной. Надо было давно поднимать паруса, солнце уже прошло полпути к закату, а ему не хотелось идти в темноте по опасному проливу, что-то удерживало его.
Он то и дело подходил к правому борту и оглядывал в подзорную трубу глинобитные дома с плоскими крышами среди пальм. Каждый раз его младшие офицеры выжидательно замирали, но капитан отходил с каменным лицом, не сказав ни слова, и они снова расслаблялись.
Но на этот раз, глядя в подзорную трубу, Клинтон заметил на берегу какое-то движение. На единственной пустынной улочке городка замелькали белые бурнусы. Клинтон ощутил странное возбуждение и поздравил себя. Из рощи к берегу направлялась небольшая депутация.
— Велите стюарду подготовить мой парадный мундир и шпагу, — приказал он, не опуская подзорной трубы. Делегацию возглавлял дородный араб в ослепительно белых одеждах и головном уборе, сверкавшем золотом. За ним слуга нес длинное развевающееся знамя, красно-золотой стяг султана.
— Примем его, как губернатора, — решил Клинтон. — Поприветствуем четырьмя пушечными выстрелами. — С этими словами он повернулся на каблуках и пошел в каюту переодеться.
Араб вылез из маленькой фелюги и, отдуваясь, взобрался на палубу. Ему помогали двое домашних рабов. Едва он ступил на палубу, как прогремел первый приветственный выстрел из пушки. Шейх испустил звук, похожий на ржание дикого жеребца, и подскочил в воздух на полметра. Румянец слетел с его лица, щеки приобрели пепельный цвет и затряслись.
В парадном мундире Клинтон был ослепителен — треуголка, синий с золотом китель, белые брюки и шпага. Он выступил вперед и взял шейха под руку, чтобы успокоить в продолжение приветственного салюта и не дать соскочить обратно в бешено раскачивавшуюся фелюгу, гребцы в которой пришли в не меньший ужас.
— Не угодно ли пройти сюда, Ваше Превосходительство, — промурлыкал Клинтон и, не ослабляя железной хватки на толстенькой руке гостя, быстро провел его в каюту.
Встала проблема перевода, но один из сопровождающих шейха немного говорил по-французски и кое-как по-английски. Уже почти стемнело, когда Клинтон сумел пробраться сквозь цветистое многословие родного языка Мохамеда Бин Салима, до неузнаваемости искаженное переводом. Когда до него дошел смысл, каюту словно озарил яркий свет, и Кодрингтона переполнила свирепая, воинственная радость.
Толстый шейх с мягкими красными губами, правитель Элата, просил у Ее Британского Величества защиты от несправедливости и притеснений султана Занзибара.
— Dites lui je ne peux pas — тьфу ты, скажите ему, я смогу защитить его только в том случае, если он объявит Элат свободным от султанского владычества, comprenez vous?
[9]
— Je m'excuse, je ne comprends pas
[10]
.
Утомительность переговоров сводила с ума, особенно если учесть, насколько Клинтону не терпелось вывести Элат из-под занзибарского подчинения.
Министерство иностранных дел выдавало всем капитанам Атлантической эскадры по борьбе с работорговлей чистые бланки договоров, составленные с соблюдением всех юридических формальностей. Их могли подписать все туземные вожди, военачальники, мелкие князья и царьки, которых удалось бы к этому склонить.
Начинались эти документы с заявления о взаимном признании суверенитета между правительством Ее Величества и нижеподписавшимся, далее шли составленные в туманных выражениях обещания защиты и свободной торговли, а завершался договор весьма конкретными словами о запрете работорговли и о предоставлении правительству Ее Величества права на досмотр, захват и уничтожение всех судов, занимающихся подобным промыслом в пределах территориальных вод нижеподписавшегося. Далее, военно-морскому флоту Ее Величества предоставлялось право высаживать войска, разрушать загоны, освобождать невольников, арестовывать работорговцев и осуществлять любые другие действия, необходимые для прекращения работорговли во всех землях и владениях нижеподписавшегося.
