Когда зонд вонзился в него, португалец завизжал, как девчонка, и, не переставая визжать, завертелся на месте, словно одну ногу пригвоздило к полу. Он обхватил себя обеими руками, и Робин с холодным профессиональным интересом заметила произошедшую в нем мгновенную перемену.
Она снова выставила зонд, и Камачо не мог дольше оставаться в палатке. Он натянул штаны и, испустив последний вопль ужаса, врезался головой в поддерживающий палатку шест. Удар задержал его всего лишь на секунду, и племянник губернатора спасся бегством. Робин сотрясала жестокая дрожь, но, однако, она чувствовала странную гордость. Опыт оказался необычным и полезным. Однако, чтобы описать его в дневнике, придется воспользоваться личным шифром.
После того вечера португалец старался держаться подальше от доктора, и она была рада, что не натыкается то и дело на жаркий взгляд его черных глаз. Она подумала, не рассказать ли о случившемся Зуге, но решила, что поставит обоих в неловкое положение, да и слова трудно подобрать. В общем, не стоит. Кроме того, Зуга наверняка отреагирует очень резко, в этом она была уверена. За холодной сдержанной внешностью, догадывалась Робин, кроются тайные страсти и темные чувства. В конце концов они родные брат и сестра, и если ее этот случай так расстроил, почему он должен откликнуться иначе?
С другой стороны, Робин подозревала, что португалец, как загнанный в угол дикий зверь, может представлять собой смертельную опасность даже для такого опытного солдата и храбреца, как Зуга. Она с ужасом подумала, что может поставить брата в положение, которое приведет если не к смерти, то по крайней мере к серьезным ранениям. Кроме того, она сама приняла к обидчику довольно действенные меры. Камачо больше не доставит хлопот, с удовольствием подумала Робин, выкинула его из головы и целиком отдалась радости последних, ничем не занятых дней путешествия вверх по реке.
Река сужалась, течение стало быстрее, и скорость продвижения каравана замедлилась еще больше. Картина вдоль берегов все время менялась. Они сидели рядом под навесом, Зуга писал или делал зарисовки, а она обращала его внимание на незнакомых птиц, зверей и деревья и слушала рассказы брата. Его знания были почерпнуты в основном из книг, но тем не менее были широки и разнообразны.
Склоны речной долины на горизонте тянулись как петушиные гребни, такие плоские, что, казалось, их вырезали из листов некоего непрозрачного материала. Лучи рассветного солнца, пробиваясь сквозь них, озаряли все вокруг колдовским сиянием. Солнце поднималось выше, краски тускнели, переходя в эфирную белизну яичной скорлупы, и совсем растворялись в жаркой полуденной дымке, чтобы к концу дня предстать перед глазами уже в новой гамме от бледно-розового до пепельно-сиреневого, от цвета зрелой сливы до нежно-абрикосового.
Холмы образовывали задник сцены, а декорациями служили леса, узкой полосой тянувшиеся вдоль реки. Деревья росли высокими галереями, вверху их раскидистые ветви сплетались, в кронах резвились мартышки-верветки. Стволы деревьев пестрели разноцветными пятнами лишайников — сернисто-желтых, жгуче-оранжевых и сине-зеленых, как летнее море. С крон исполинов, касаясь речных вод или исчезая в густом темно-зеленом подлеске, свисали спутанные канаты лиан, которые Робин в детстве называла «обезьяньими веревками».
За узкой полосой растительности на сухих холмах тут и там мелькали пятна лесов, и Робин ощутила болезненный укол ностальгии, увидев уродливый баобаб со щетинистыми ветвями, венчающими толстый раздутый ствол. Мать часто рассказывала ей африканскую легенду о том, как Нкулу-кулу, величайший из великих, посадил баобаб вверх тормашками, корнями в воздух.
Почти на каждом баобабе среди голых ветвей было устроено гнездо хищной птицы — косматый ворох сухих прутьев и веточек, похожий на висящий в воздухе стог сена. Обычно птицы держались вблизи от гнезда, сидели на самом длинном суку неподвижно, как все хищники, или парили широкими кругами, изредка взмахивая распростертыми крыльями.
Вдоль этого участка реки животных было очень мало, лишь изредка, завидев вдалеке баржи, спешила укрыться в зарослях пугливая антилопа — мелькали на мгновение длинные, закрученные штопором рога большого куду или белый, как пуховка для пудры, хвост тростникового козла.
Поблизости от реки добрых двести лет на дичь велась жестокая охота, если не самими португальцами, то их вооруженными слугами.
Зуга спросил Камачо:
— Ты когда-нибудь видел в этих местах слонов?
Португалец сверкнул улыбкой и заявил:
— Если я нахожу, то убиваю.
Вдоль хорошо освоенного водного пути такое чувство разделял едва ли не каждый путешественник, этим и объяснялась робость и скудность дичи в здешних местах.
Камачо приходилось ограничиваться стрельбой по орлам-рыболовам, которые восседали на нависающих над водой ветвях, как на насесте. У этих красивых птиц голова, грудь и плечи такие же белоснежные, как у их знаменитого собрата — американского белоголового орлана, а тело изумительного красно-коричневого и иссиня-черного цвета. То и дело взрыв хохота Камачо сообщал об удачном выстреле, птицы неуклюже кувыркались на непропорционально широких крыльях и падали в зеленую воду. Удар свинцовой пули — и величавая царственность погибала несуразной, нелепой смертью.
Через несколько дней племяннику губернатора удалось избавиться от странной походки с широко расставленными ногами, которой наградило его лечение Робин, а смех вновь обрел привычную звонкость. Но остались другие раны, не заживающие так быстро, — раны, нанесенные гордости и его мужскому достоинству. Его похоть в мгновение ока сменилась жгучей ненавистью, и чем дольше он ее пестовал, тем глубже она разъедала его душу и тем сильнее мечтал он о мести.
Однако с личными планами придется подождать. У него есть дело поважнее. Возложив на него эту задачу, его дядя, губернатор Келимане, оказал ему большое доверие, и провала он не простит. Дело касалось семейного состояния и, хоть и в меньшей степени, семейной чести. Надо сказать, что последняя вследствие постоянных трений в значительной мере потеряла былой блеск. К тому же с тех пор, как Португалию вынудили соблюдать Брюссельский договор, семейное состояние сильно поистощилось. То немногое, что осталось у семьи, нуждалось в защите. Золото превыше чести, а с честью нужно считаться только тогда, когда это не мешает прибылям, — таким был девиз семьи.
Дядя, как всегда, был дальновиден. Он сразу понял, что эта английская экспедиция таит угрозу его интересам. Экспедицию возглавлял сын Фуллера Баллантайна, и следует ожидать, что он усугубит неимоверный ущерб, нанесенный семейству этим известным возмутителем спокойствия. Кроме того, кто знает, каковы истинные цели экспедиции?
Майор Баллантайн уверял, что экспедиция организована, чтобы найти пропавшего отца, но это, разумеется, полная чушь. Слишком простое и прямое объяснение, а англичане никогда не бывают ни просты, ни прямы. Столь хорошо снаряженная экспедиция обошлась, наверно, в несколько тысяч фунтов стерлингов — сумма огромная, намного превосходящая годовое жалованье младшего армейского офицера или достаток семьи миссионера, чьи тщетные попытки проплыть по Замбези кончились бесчестьем и насмешками. Больной старик наверняка давным-давно погиб в неизведанных пустынях.
