Эту книгу я посвящаю своей жене Мохинисо, бесценному сокровищу моей жизни, с бесконечной любовью и искренней признательностью за благословенные годы нашей совместной жизни.
Я слышал на горящем африканском берегу
Ужасающий рев голодного льва.
Уильям Барнс Родс. Неистовый Бомбасто
Майкла разбудила безумная ярость пушечной пальбы. В предрассветной тьме множество артиллерийских батарей с обеих сторон гряды совершали непристойный ритуал принесения свирепых жертв богам войны.
Майкл лежал в темноте под шестью шерстяными одеялами и смотрел, как через щели палатки, словно страшное северное сияние, пробиваются огни разрывов.
Одеяла на ощупь были холодные и влажные, как кожа мертвеца, мелкий дождь стучал по брезенту над головой. Холод проникал сквозь одеяла, но Майкла согревала слабая надежда. Совершать полеты в такую погоду невозможно.
Ложная надежда быстро угасла: прислушавшись к канонаде, Майкл сумел по этим звукам определить направление ветра.
Ветер снова юго-западный, он приглушает какофонию боя. Майкл вздрогнул и натянул одеяла повыше, до самого подбородка. Как бы подтверждая его прогноз, мелкий дождь внезапно прекратился. Стук капель по брезенту стал тише, потом почти исчез: вода падала только с яблонь — ветви под неожиданными порывами ветра встряхивались, точно вышедший из воды спаниель, и обрушивали капли на крышу палатки.
Майкл решил, что не станет тянуться к золотым часам на перевернутом упаковочном ящике, заменявшем стол. Все равно скоро вставать. Он плотнее закутался в одеяла и задумался о своем страхе.
Боялись все, но суровые условия их жизни и полетов и обстоятельства смерти не позволяли говорить о страхе даже в самых уклончивых, обтекаемых выражениях.
«Стало бы мне легче, — подумал Майкл, — если бы вчера вечером, когда мы пили виски и обсуждали завтрашние действия, мог сказать Эндрю: Я ужасно боюсь того, что нам предстоит?»
Он улыбнулся в темноте, вообразив смущение Эндрю; тем не менее он знал, что Эндрю чувствовал то же самое. Это выдавали его глаза и то, как дергалась тогда его щека — ему приходилось то и дело касаться ее рукой, чтобы унять подрагивание. У всех ветеранов свои странности: у Эндрю дергается щека, и он постоянно сосет пустой мундштук, как ребенок соску. Майкл во сне так громко скрежещет зубами, что сам от этого просыпается; он до мяса обгрызает ногти на левой руке и каждые несколько минут дует на пальцы правой, словно притронулся к горячим углям.
Страх делает их всех слегка ненормальными и заставляет слишком много пить, чтобы притупить обычные реакции. Но они ведь и без того немного не в себе, и алкоголь словно не действует на них, не притупляет зрение и не замедляет движение ног на резиновых педалях. Нормальные погибают в первые три недели, падают как подкошенные, как сосны во время лесного пожара, или разбиваются о раскисшую, вспаханную разрывами землю с такой силой, что кости разламываются и их осколки протыкают плоть.
Эндрю продержался четырнадцать месяцев, Майкл — одиннадцать; это во много раз больше, чем отпущено богами войны людям, летающим на хрупких конструкциях из проволоки, дерева и брезента. И вот они дергались и ерзали, подмигивали и пили виски, издавали короткие смешки и сконфуженно шаркали ногами, а на рассвете лежали на койках, холодея от ужаса, и прислушивались к звукам шагов.
Майкл услышал шаги; должно быть, час более поздний, чем он предполагал. Подходя к палатке, Биггз выругался, наступив в лужу; его сапоги издавали в грязи непристойное чмоканье. В щели стал пробиваться свет его фонаря; Биггз повозился с завязками клапана и, пригнув голову, вошел.
— Прекрасное утро, сэр, — произнес он бодро, но негромко — из уважения к тем офицерам в соседних палатках, у кого сегодня нет вылетов. — Ветер юго-юго-западный, сэр, небо проясняется. Над Камбре видны звезды…
Биггз поставил принесенный поднос на перевернутый ящик и принялся подбирать одежду, которую Майкл накануне вечером побросал на пол.
— Который час?
Майкл изобразил пробуждение от глубокого сна, зевал и потягивался, чтобы Биггз не догадался о часе ужаса и легенда оставалась бы ничем не замаранной.
— Полшестого, сэр. — Биггз закончил складывать одежду Майкла и подошел к нему с толстой фарфоровой чашкой какао. — Лорд Киллиджеран уже встал и ожидает в кают-компании.
— Да он просто сделан из железа! — простонал Майкл.
Биггз достал закатившуюся под койку пустую бутылку из-под виски и поставил ее на поднос.
Майкл выпил какао. Биггз взбил мыльную пену в чашке для бритья и, пока офицер, сидя в кровати с наброшенными на плечи одеялами, действовал опасной бритвой, держал перед ним зеркало из полированной стали и подсвечивал фонарем.
— Какие ставки? — спросил Майкл гнусаво: он зажал ноздри пальцами и приподнял кончик носа, чтобы побрить верхнюю губу.
— Три против одного на то, что ни вы, ни майор не попадете в списки раненых или убитых.
Майкл вытер бритву, оценивая ставки.
Сержант, который принимал ставки, до войны был букмекером на скачках в Аскоте и Эйнтри. И вот этот субъект оценил, что с вероятностью один к трем до полудня Эндрю, или Майкл, или они оба будут мертвы, а противная сторона потерь не понесет.
— Сурово, а, Биггз? — спросил Майкл. — Я о том, что мы оба.
— Я ставлю на вас, сэр, — ответил Биггз.
— Отлично, Биггз, поставьте и от меня пять соверенов.
Он показал на кошелек, лежавший рядом с часами. Биггз достал оттуда пять золотых монет и спрятал в карман. Майкл всегда ставил на себя. Дело верное: если проиграет, огорчаться будет некому.
Биггз согрел брюки Майкла над стеклом лампы, и Майкл нырнул в них, выбравшись из-под одеял. Он заправлял в брюки ночную сорочку, а Биггз тем временем продолжал исполнять сложный обряд, чтобы предохранить своего подопечного от холода в негерметичной кабине самолета. Поверх сорочки пошел шелковый жилет, затем две шерстяных рыбачьих стеганых куртки, еще один жилет, кожаный, и, наконец, офицерская шинель с обрезанными полами, чтобы не цеплялась за ручки управления самолетом.
Вскоре Майкл был укутан так плотно, что не мог нагнуться и самостоятельно обуться. Биггз склонился перед ним и надел на босые ноги шелковые носки, потом две пары шерстяных высоких носков и, наконец, высокие сапоги из шкуры антилопы куду, которые Майкл пошил себе в Африке. Сквозь их мягкую гибкую подошву летчик чувствовал резиновые педали управления. Когда он встал, его стройное мускулистое тело под множеством одеяний казалось коренастым и бесформенным, а руки торчали, как крылья пингвина. Биггз открыл перед ним клапан палатки, а потом светил, пока они по доскам шли через сад к офицерской кают-компании.
Проходя мимо других темных палаток под яблонями, Майкл слышал в них кашель и шорохи. Никто не спал, все слушали звуки шагов, все боялись за него, а некоторые, может быть, радовались, что не им сегодня вылетать против аэростатов.
