Раз плот, высоко взлетев на волне, на доли секунды словно замер, и Себастьян успел оглядеться вокруг. Холст, веревки, кокосы — от всего их убогого хозяйства не осталось и следа. Там, где оторвало доски, были видны металлические поплавки, шторм сорвал с них даже одежду, оставив им лишь мокрые лохмотья. Из семи человек, бывших на плоту накануне, остались только они с Флинном, Мохаммед да еще один — троих поглотил ненасытный океан.
Последовал очередной удар стихии, и плот закачался и закружился, угрожая перевернуться.
Себастьян первым почувствовал изменения в характере волн — они стали более крутыми и частыми. Затем на общем шумовом фоне появился новый звук, напоминавший пушечные залпы. Отличаясь друг от друга мощностью, они повторялись будто вразнобой. Себастьян вдруг понял, что эти звуки продолжались уже какое-то время, но дошло это до него сквозь отупляющую толщу усталости лишь сейчас.
Он поднял голову — каждый нерв в его теле чуть ли не возопил против прилагаемого усилия. Он посмотрел вокруг, но океан повсюду вздымался серыми стенами, ограничивавшими поле зрения радиусом около пятидесяти ярдов. Нестройный грохот тем временем неумолимо нарастал, все отчетливее доминируя над остальным шумом.
Налетевшая боковая волна подхватила плот и подбросила так высоко, что Себастьян увидел землю, — она оказалась совсем близко, он смог отчетливо разглядеть гнущиеся от ветра пальмы, словно в панике размахивающие длинными листьями. Он увидел белеющую в полумраке прибрежную полосу, а за ней — далеко-далеко — возвышались водянисто-голубые очертания самого побережья.
Однако сильно обрадоваться всему этому он не успел, так как увидел рифы. Они обнажали черный оскал с белой пеной после каждого громового раската, с которым вода обрушивалась на них, словно стремясь оказаться в относительной тиши лагуны. Плот несло прямо на них.
— Флинн, — прохрипел Себастьян, — Флинн, слышишь меня? — но тот не шевелился. Его немигающие глаза были открыты, и лишь слабое дыхание, едва заметное по движению груди, говорило о том, что он еще жив. — Флинн. — С трудом разжав скрюченные пальцы, Себастьян освободил одну руку. — Флинн! — повторил он и ударил его по щеке. — Флинн! — Седая голова повернулась в сторону Себастьяна, Флинн моргнул и беззвучно приоткрыл рот.
На плот обрушилась новая волна. На этот раз зловеще-холодный поток воды словно пробудил Себастьяна, придав ему сил. Он помотал головой, стряхивая воду.
— Земля, — прошептал он. — Земля.
Флинн посмотрел на него бессмысленным взглядом.
За линией прибоя рифы вновь демонстрировали свой изломанный хребет. Цепляясь за доски одной рукой, Себастьян сумел вытащить нож и неловкими движениями попытался перерубить страховочную бечеву, которой привязал себя к полу. В конце концов это ему удалось. Протянув руку, он принялся яростно резать бечеву, удерживавшую Флинна. Покончив с этим, он дополз до Мохаммеда, чтобы освободить и его. Тщедушный африканец с морщинистой обезьяньей физиономией взглянул на него воспаленными глазками.
— Плыви, — прошептал Себастьян. — Надо плыть. — Убрав нож в ножны, он хотел, перебравшись через Мохаммеда, добраться до араба, но тут плот подхватила очередная волна. Наткнувшись на скалы, она стала откатываться под него с такой силой, что на этот раз плот перевернулся и все они, слетев с него, оказались в бурлящем водовороте возле рифов.
Упав в воду плашмя, Себастьян, едва успев погрузиться, почти сразу же всплыл. На расстоянии вытянутой руки от него вынырнул Флинн. От страха он инстинктивно вцепился в Себастьяна, обхватив его обеими руками. Перевернувшая плот волна полностью накрыла и рифы, так что коралловые зубцы скрылись под пенящейся водой. Там болтались обломки плота, вдребезги разбитого о скалы. Изуродованный труп араба все еще оставался привязанным к одному из них. Очередная волна, подхватив Флинна с Себастьяном, которые, точно любовники, плавали в крепких объятиях друг друга, перенесла их через скрывшиеся под водой рифы. В результате мощного броска, от которого у них душа ушла в пятки, они оказались в тихой лагуне позади острых зубцов, которые грозили превратить их в желе. С ними же перелетели щупленький Мохаммед и то, что осталось от плота.
Лагуна белела от взбитой ветром пены — густой, точно снятой с кружки доброго пива. Оказавшись по пояс в воде, троица, пошатываясь и поддерживая друг друга за плечи, двинулась к берегу. Покрытые белой пеной, они были похожи на подгулявших снеговиков, возвращавшихся домой после долгой новогодней вечеринки.
18
Мохаммед сидел рядом с кучей мадафу — блестящих зеленых кокосов. Они валялись по всему побережью — шторм собрал с деревьев богатый урожай. С разводами засохшей соли на лице, что-то бубня себе под нос распухшими потрескавшимися губами, он при помощи охотничьего ножа Себастьяна с лихорадочной скоростью трудился над плодами, стремясь, побыстрее разделавшись с волокнистой кожурой, добраться до середины, заполненной белой мякотью и пузырящимся молоком. Однако именно в этот момент мадафу оказывался в руках Флинна или Себастьяна. С каждым разом отчаиваясь все сильнее, Мохаммед какие-то мгновения наблюдал, как двое белых людей, запрокинув голову и зажмурившись от удовольствия, жадными глотками поглощали молоко, которое текло у них из уголков рта, а затем с новым усердием возобновлял свои труды. Ему пришлось обработать с дюжину кокосов, прежде чем эти двое насытились и наконец позволили ему самому, постанывая от нетерпения, припасть губами к очередному плоду.
А потом все уснули. Наполнив желудки сытным сладковатым молоком, они повалились на песок и проспали до конца дня и всю ночь. Когда проснулись, ветер уже стих, хотя море все еще продолжало отзываться канонадой на рифах.
— Итак, — начал Флинн, — может мне кто-нибудь наконец сказать, куда, к чертовой матери, нас занесло? — Ни Себастьян, ни Мохаммед ответить на вопрос не смогли. — Шесть дней на плоту. Прежде чем мы попали в шторм, нас могло отнести на сотни миль к югу. — Он нахмурился, пытаясь разобраться в своих раздумьях. — Так мы могли оказаться и в Португальском Мозамбике. А то и в районе реки Замбези.
Взгляд Флинна упал на Мохаммеда.
— Иди! — сказал он. — Отыщи какую-нибудь знакомую тебе реку или гору. А еще лучше — деревню, где можно было бы раздобыть еды и найти носильщиков.
— Я тоже пойду, — вызвался Себастьян.
— Ты не отличишь Замбези от Миссисипи, — раздраженно проворчал Флинн. — Да еще и заблудишься ярдов через сто.
Мохаммед ушел на два с лишним дня, но и в его отсутствие Себастьян с Флинном неплохо питались.
Под сенью навеса из пальмовых листьев они устроили себе трехразовое питание из крабов, песчаных моллюсков и большого зеленого лобстера, которого Себастьян выловил в лагуне. Все это запекалось на костре, который Флинну удалось разжечь из двух сухих палочек.
В первую же ночь Флинн устроил настоящее представление. Уже в течение нескольких лет средняя ежедневная доза употребляемого им джина равнялась примерно двум бутылкам. Результатом вынужденного резкого воздержания стал классический пример белой горячки. Он чуть ли не до утра ковылял туда-сюда по берегу, угрожающе потрясая выброшенными морем деревяшками и посылая проклятия демонам, которые пришли его донимать. Среди них была некая пурпурная кобра, которая взялась преследовать его с особым упорством, и только шумно забив ее до смерти где-то за пальмой, он позволил Себастьяну сопроводить его назад к навесу и усадить возле костра. Потом его затрясло. Он трясся, словно у него в руках оказался отбойный молоток. Зубы стучали с такой силой, что, по мнению Себастьяна, неминуемо должны были раскрошиться. Однако постепенно унялась и «трясучка», и к следующему полудню Флинн уже был в состоянии съесть трех больших лобстеров, а затем мертвецки заснуть.
