— Папа, папа, — прошептала девушка. В этом слышалась испытанная за недавние месяцы боль одиночества. Мучительно медленная смена дней, когда Роза отчаянно пыталась найти себе дело, чтобы занять руки и голову. Долгие ночи, когда она, запершись в своей комнате с заряженным ружьем, лежала на кровати и прислушивалась к звукам, доносившимся из африканского буша за окном, в страхе вздрагивая от любых шорохов, даже несмотря на четверых преданных африканских слуг, мирно спавших со своими семьями в хижинах позади бунгало.
Роза ждала, ждала возвращения Флинна. Подняв голову, она прислушивалась в надежде услышать пение идущих по долине носильщиков. И с каждым часом в ней все сильнее росли страх и обида — страх, что он может не вернуться, и обида за то, что он мог оставить ее так надолго.
И вот он вернулся. Пьяный и замызганный, с так называемым компаньоном в лице какого-то тупого отброса. И все ее чувства, связанные со страхом и одиночеством, вылились в этот злой эмоциональный взрыв. Выпрямившись, она оттолкнулась от притолоки, бесцельно прошлась по прохладным затененным комнатам бунгало с богатым разнообразием звериных шкур и местной мебели и, добредя до своей комнаты, опустилась на кровать.
За ее печалью крылось еще и странное смятение — некое неуловимое и неосознанное томление по чему-то непонятному. Это было новое ощущение, и она стала отдавать себе в этом отчет лишь в последние годы. Прежде она вполне довольствовалась компанией отца, совершенно не бывая — а потому и не нуждаясь — в чьем-либо еще обществе. Как нечто само собой разумеющееся она воспринимала то, что большую часть времени проводила фактически в полном одиночестве, если не считать жены старого Мохаммеда, практически заменившей ей родную мать — юную португальскую девушку, которая, подарив Розе жизнь, умерла при родах.
Она знала эту землю так же, как дитя трущоб знает свой город. Это была ее земля, и она любила ее.
И вот все стало меняться, и Роза, словно утратив ориентацию в этом море новых эмоций, ощутила себя в некоторой растерянности — одинокой, болезненно чувствительной и испуганной.
Робкий стук в заднюю дверь бунгало вернул ее к действительности, и в ней всколыхнулась надежда. Ее негодование по поводу Флинна уже давно поутихло, и теперь, когда он первым сделал шаг навстречу, она была готова впустить его в дом даже без особого уязвления своей гордости.
Наспех ополоснув лицо над фарфоровой раковиной, она поправила перед зеркалом волосы и направилась к двери.
За дверью, лукаво улыбаясь, топтался старый Мохаммед. К крутому нраву Розы он испытывал почти такое же благоговение, как и к самому Флинну. Поэтому, увидев ее улыбку, испытал облегчение.
— Мохаммед, старый ты хитрец.
Он довольно затряс головой в ответ.
— У тебя все хорошо, Длинная Косичка?
— Хорошо, Мохаммед. И у тебя, я вижу, тоже.
— Господин Фини просит одеяла и хинин.
— Зачем? — тут же нахмурилась Роза. — У него лихорадка?
— Не у него, а у Манали — его друга.
— Ему плохо?
— Очень плохо.
Непоколебимая враждебность, которую испытала Роза при виде Себастьяна, несколько пошатнулась. Она чувствовала, как женское начало вынуждало ее заботиться обо всех больных и слабых, включая даже таких откровенных нечестивцев, каким представлялся ей Себастьян.
— Я сейчас приду, — вслух решила она, мысленно убеждая себя в том, что, несмотря на эту уступку, ни при каких обстоятельствах не позволит ему перебраться в дом. Больной ли, здоровый — он останется в рондавеле.
Взяв кувшин с кипяченой питьевой водой и пузырек с таблетками хинина, в сопровождении Мохаммеда, который нес охапку дешевых одеял, Роза направилась к рондавелю и вошла внутрь.
Появилась она не в самый подходящий момент, потому как Флинн к тому времени вот уже минут десять занимался «эксгумацией» бутылки, с любовью захороненной им несколько месяцев назад в земляном полу рондавеля. Будучи человеком предусмотрительным, он создал себе стратегические запасы джина в самых невероятных местах своего жилища, и вот сейчас с ощущением сладостного предвкушения заботливо обтирал горлышко бутылки от сырой земли полами рубашки. Увлеченный этим занятием, он даже не почувствовал присутствия Розы, пока она не вырвала бутылку у него из рук. Вылетев в открытое окно, бутылка со звоном разбилась.
— Ну и зачем ты это сделала? — Флинн горевал не меньше матери, лишившейся младенца.
— Ради твоего же душевного блага. — Одарив его ледяным взглядом, Роза повернулась в сторону неподвижно лежавшей на кровати фигуры и тут же сморщила нос, уловив запах давно не мытого тела. — Где ты это нашел? — поинтересовалась она, не предполагая ответа.
20
После пяти пилюль хинина, запитых горячим чаем, Себастьяна прошиб пот — он лежал, обложенный разогретыми камнями и укутанный в полдюжины одеял.
У возбудителя малярии тридцатишестичасовой цикл, и сейчас, с наступлением кризиса, Роза стремилась прервать этот цикл и остановить лихорадку путем повышения температуры тела. От кровати исходило такое тепло, что в единственном помещении рондавеля было душно, словно на кухне. Из-под одеял торчала лишь голова Себастьяна, его физиономия казалась кирпично-красной. Несмотря на то что пот сочился буквально из каждой поры кожи, стекая крупными каплями по волосам на подушку, у него стучали зубы, а сам он дрожал так, что кровать ходила ходуном.
Роза наблюдала за ним, сидя возле кровати. Время от времени она, наклонившись вперед, вытирала выступившую у него на веках и верхней губе испарину. Выражение ее лица уже давно смягчилось и почти выражало сочувствие. Заботливо, кончиками пальцев Роза убрала у него со лба один из прилипших влажных завитков. Затем, повторив жест, она инстинктивно нежно, словно успокаивая, провела рукой по его волосам.
Он открыл глаза, и Роза тут же отдернула руку. Взгляд серых глаз больного был туманным и несфокусированным, словно у новорожденного, и Роза почувствовала, как у нее внутри что-то сжалось.
— Не останавливайтесь, прошу вас. — Даже несмотря на то что из-за жара речь казалась нечеткой, Роза удивилась проникновенности, с которой он это сказал. Она впервые услышала произнесенные им слова, и прозвучали они совсем не по-мужлански. Прежде чем дотронуться до его лица, она в некотором замешательстве взглянула в сторону двери хижины, чтобы убедиться, что они были одни.
— Как хорошо — вы очень добры.
— Ш-ш-ш! — тихо отозвалась она.
— Спасибо.
— Ш-ш-ш! Закройте глаза.
Его веки опустились, и он прерывисто вздохнул.
* * *
Наступивший кризис был похож на сильный порыв ветра, налетевший на него, точно на одинокое дерево в поле. Температура тела резко подскочила, Себастьян начал метаться и извиваться на койке, пытаясь сбросить с себя одеяла, и, чтобы удержать его, Розе пришлось обратиться за помощью к жене Мохаммеда. Пот, просочившись сквозь тонкий матрас, образовал на земляном полу маленькую лужицу; больной что-то кричал в бредовом забытьи.
