— Ну давай, налетай! — заорал Себастьян, посылая вдогонку еще один кокос, ускоривший вражеское отступление.
Он подобрал следующий плод и уже был готов к очередному броску, как тут на корме после короткой вспышки прогремел выстрел и что-то с воем пронеслось у Себастьяна над головой. Он поспешил укрыться за мешком с кокосами.
— О Боже, да у них там ружье! — Тут Себастьян вспомнил про древний дульнозарядный «джезаил»
[5]
, который капитан с любовью начищал в первый день их плавания из Занзибара, и разъярился не на шутку.
Он вскочил и в бешенстве швырнул очередной кокос.
— Дерись по-честному, грязная свинья! — завопил он.
Последовала некоторая заминка в связи с тем, что капитан дау был занят сложным процессом перезарядки своего оружия. Затем раздался грохот выстрела, сверкнуло пламя, и над головой Себастьяна с воем пролетел очередной заряд.
Обмен улюлюканьем и проклятиями, кокосами и свинцом длился на протяжении всех предрассветных часов. Преимущество явно сохранялось за Себастьяном, поскольку в результате точных попаданий ему удалось насчитать четыре жалобных вопля и один визг, в то время как капитан дау лишь успешно расстреливал собственные снасти. Однако по мере наступления рассвета преимущество стало уменьшаться. Качество стрельбы араба улучшилось настолько, что Себастьяну большую часть времени приходилось прятаться за кокосовым мешком. Себастьян почти выбился из сил. Правая рука и плечо нестерпимо ныли, и до него доносились звуки, свидетельствующие о том, что арабы отважились на очередную вылазку в сторону его укрытия. При свете дня им было вполне по силам окружить и одолеть его, пользуясь численным перевесом.
Собираясь с силами для решительной схватки, Себастьян взглянул на начало нового дня: занимался рассвет, яростно красный и красивый, окрасивший сквозь болотную дымку поверхность воды в розовый глянец, на фоне которого мангровые заросли вокруг судна казались необычайно темными.
В некотором отдалении выше по течению раздался всплеск — возможно, какая-то птица. Машинально повернувшись на звук, Себастьян вновь услышал его. Он чуть приподнялся. Для рыбы или птицы звук показался ему слишком размеренным.
И тут из-за поворота протоки, из-за стены мангровых зарослей, подгоняемое гребками весел, вынырнуло долбленое каноэ. На носу с крупнокалиберной двустволкой под мышкой и торчащей на фоне красной физиономии глиняной трубкой стоял Флинн О’Флинн.
— Что происходит? — заорал он. — Вы тут что, войну затеяли? Я уже, наверное, целую неделю вас дожидаюсь!
— Берегись, Флинн! — крикнул Себастьян. — У этого мерзавца ружье!
Вскочив на ноги, капитан стал нерешительно озираться. Он успел пожалеть, что смалодушничал и, поддавшись мимолетному желанию, решил избавиться от англичанина и удрать из этого злополучного болота. Теперь ошибочность его поступка полностью подтверждалась. Однако он уже обрек себя на один-единственный путь. Вскинув к плечу «джезаил», капитан направил его в сторону стоявшего в каноэ О’Флинна. Раздался выстрел, и дуло мушкета выплюнуло длинную серую струю пороха. Подняв кучу брызг, пуля ушла под воду позади каноэ, а эхо выстрела утонуло в последовавшем грохоте двустволки О’Флинна. Он выстрелил, даже не вынимая трубки изо рта, и узенькая долбленка угрожающе качнулась под ним в результате отдачи.
От попадания крупнокалиберной пули тщедушное тело араба в трепетавшем, как бумажная обертка, халате слегка подбросило, слетевшая с головы чалма продолжила полет, разматываясь в воздухе, а сам он с шумным всплеском упал через поручень за борт. Лицом вниз, в раздувшемся пузырем от собравшегося внутри воздуха халате, он медленно поплыл прочь, уносимый ленивым течением. Ошарашенная команда, сгрудившись вдоль борта, молча проводила его в последний путь.
Завершив быструю расправу, Флинн как ни в чем не бывало гневно уставился на Себастьяна.
— Ты опоздал на целую неделю! — заорал он. — Я черт знает сколько времени потерял, пока тебя дожидался. Давай-ка поднимать флаг и за работу!
4
Официальная аннексия острова Флинна О’Флинна происходила в относительной утренней прохладе на следующий день. Флинну понадобилось несколько часов, для того чтобы убедить Себастьяна в необходимости присоединения острова к британской Короне. Это ему удалось лишь после того, как он предложил Себастьяну роль строителя империи, проведя несколько лестных параллелей между Клайвом Индийским
[6]
и Себастьяном Олдсмитом Ливерпульским.
Следующей задачей стал выбор названия. Тут обнажились некоторые англо-американские противоречия: Флинн О’Флинн развернул агрессивную кампанию в пользу названия «Новый Бостон». Это возмутило Себастьяна, затронув его пылкие патриотические чувства.
— Нет, погоди, погоди, — запротестовал он.
— А что такое? Скажи-ка, чем тебе не нравится?
— Ну, во-первых, как ты понимаешь, остров становится частью владений его британского величества.
— Нью-Бостон, Новый Бостон, — повторял О’Флинн. — Звучит отлично. Просто великолепно.
Себастьяна покоробило.
— Я думаю, это было бы… не совсем подходящим названием. Ты же знаешь — Бостон и вся эта чайная история
[7]
…
Спор становился все более яростным по мере того, как в бутылке Флинна понижался уровень джина. В конце концов Себастьян с пылающим патриотизмом взором поднялся с лежавшего на полу каюты ковра.
— Я бы попросил вас выйти, сэр, — стараясь говорить отчетливо, произнес он, возвышаясь над своим старшим собеседником, — чтобы мы могли подобающим образом разрешить этот спор. — Картина достойного выступления была несколько подпорчена низким потолком каюты, заставившим Себастьяна произнести свои гордые слова в ссутуленном состоянии.
— Да я сожру тебя с костями!..
— Как вам угодно, сэр. Но должен вас предупредить, что я имел весьма неплохую репутацию среди боксеров полутяжелой весовой категории.
— Ну и черт с ним, — капитулировал Флинн, устало качая головой. — Какая разница, как мы назовем это обожаемое местечко. Садись ты, ради Бога! И давай-ка лучше выпьем за то, как бы ты его ни назвал.
Себастьян сел на ковер и взял протянутую ему Флинном кружку.
— Мы назовем это место… — он сделал театральную паузу, — мы назовем его «Новый Ливерпуль». — Он поднял кружку.
