Когда наконец все было готово, она легла, подперев спину подушками, и, прижимая ребенка к груди, кивнула Нэнни.
— Открывай, — велела она.
Ожидание укрепило Флинна в его худших предположениях. Дверь распахнулась, и они с Себастьяном буквально ввалились в комнату.
— О, Роза! Слава тебе, Господи, ты жива! — Бросившись к кровати, Себастьян упал возле нее на колени.
— Проверь ноги, — велел Флинн. — А я посмотрю руки и голову. — И не успела Роза опомниться, как он выхватил ребенка у нее из рук.
— Пальцы на месте. Две руки, одна голова, — бубнил Флинн, не обращая внимания на возмущенные протесты Розы и недовольство младенца.
— Тут все замечательно. Просто отлично! — с восторгом и облегчением сообщил Себастьян. — Малыш — настоящий красавец, Флинн! — Он откинул укутывавший ребенка платок и, изменившись в лице, чуть не поперхнулся. — Боже!
— Что такое? — тут же отреагировал Флинн.
— Ты был прав, Флинн, — с ним что-то не то.
— Что? В чем дело?
— Вот! — воскликнул Себастьян. — У него отсутствует — как бы это назвать… — И они в ужасе уставились туда, куда он показывал.
Прошло несколько долгих секунд, прежде чем оба сообразили, что крохотная ложбинка была задумана самой природой и вовсе не являлась дефектом.
— Девочка! — удрученно констатировал Флинн.
— Девочка! — эхом отозвался Себастьян и быстро одернул платок, словно спеша уберечь невинность своей дочери.
— Девочка, — улыбнулась Роза счастливой и изможденной улыбкой.
— Девочка, — торжествующе усмехнулась Нэнни.
Мария Роза Олдсмит появилась на свет без лишней суеты, создавая минимум неудобств своей матери, так что Роза смогла прийти в себя уже в течение двадцати четырех часов. Вся ее прочая деятельность осуществлялась с аналогичным тактом и рациональностью. Она плакала раз в четыре часа, выражая свое недовольство единственным воплем, который сразу же прекращался, едва материнская грудь оказывалась у нее во рту. Ее стул отличался такой же регулярностью, сочетавшейся с правильным количеством и консистенцией, а почти все оставшееся время дня и ночи малышка проводила во сне.
Она была прекрасна. В отличие от большинства младенцев девочка не выглядела распаренно-пунцовой, безликой пухляшкой с бессмысленным взглядом.
От шелковистых кудряшек на голове до кончиков розовых пальчиков на ногах она казалась самим совершенством.
Флинну понадобилась пара дней, чтобы справиться с разочарованием из-за обманутых надежд на появление внука. Он то мрачно торчал в своем арсенале, то сидел в одиночестве в дальнем углу веранды. На второй день вечером Роза достаточно громко, чтобы ее голос долетел до конца веранды, воскликнула:
— Смотри, как Мария похожа на папу — тот же рот, нос!.. А глаза?
Себастьян уже открыл было рот, чтобы выразить свое откровенное несогласие, но тут же закрыл его, получив от Розы болезненный пинок по лодыжке.
— Да она просто его копия. Стоит на нее взглянуть, и сразу поймешь, кто ее дед.
— Да, пожалуй… Если приглядеться, — уныло поддакнул Себастьян.
Флинн продолжал сидеть в дальнем углу веранды, навострив уши. Полчаса спустя он, словно ненароком оказавшись возле колыбельки, уже внимательно изучал ее содержимое. На следующий вечер он, пододвинув к ней свое кресло, уже высказывал такие наблюдения: «Да, она вся в нашу породу. Посмотришь на ее глаза, и сразу видно, как она похожа на своего дедушку!»
Его разглагольствования прерывались советами и наставлениями типа: «Не надо так близко, Басси, — ты же дышишь на нее своими микробами», или: «Роза, ребенку нужно еще одно одеяло. Когда ты ее в последний раз кормила?»
Вскоре он начал давить на Себастьяна.
— У тебя теперь появились обязанности — ты задумывался над этим?
— О чем ты, Флинн?
— Ответь-ка мне на вопрос: что у тебя есть за душой в этом мире?
— Роза и Мария, — тут же без запинки ответил Себастьян.
— Замечательно. Просто великолепно! И как же ты намерен их кормить, одевать… словом, обеспечивать?
Себастьян дал понять, что его вполне устраивает нынешнее положение вещей.
— Охотно допускаю! Тем более что тебе это ничего не стоит. Однако мне кажется, пора бы тебе приподнять свой зад и сделать что-то самому.
— Например?
— Например, отправиться на охоту за слоновой костью.
Три дня спустя Себастьян в полном браконьерском снаряжении выступил во главе колонны охотников и носильщиков в направлении реки Рувумы.
А через четырнадцать часов он в сумерках привел их назад.
— Какого черта ты вернулся? — негодовал Флинн.
— У меня был дурной знак, — робко оправдывался Себастьян.
— Что за знак?
— Знак, что надо вернуться, — мямлил Себастьян.
Он выступил в том же направлении через два дня. На сей раз он даже умудрился переправиться через Рувуму, но дурное предзнаменование вновь возобладало, и он снова вернулся к Розе с Марией.
— Что ж, — тяжело вздохнул Флинн, — чувствую, придется мне идти с тобой и проследить, чтобы ты все-таки занялся делом. — Он покачал головой. — Ты меня здорово разочаровал, Басси. — Однако главным разочарованием явилось то, что он рассчитывал пару недель без помех побыть со своей внучкой. — Мохаммед! — крикнул он. — Собирай мою амуницию.
33
Флинн отправил за реку своих разведчиков, и лишь когда те, вернувшись, доложили, что на противоположном берегу нет немцев, Флинн начал переправу.
Этот поход едва ли напоминал прежние мирные и бесцельные Себастьяновы шатания по германской территории. Флинн был профессионалом. Они переправились через реку ночью, в полной тишине, двумя милями ниже по течению от деревни Мтопо. Без всякого промедления на берегу они сразу же совершили марш-бросок, закончившийся примерно за час до рассвета в рощице среди слоновой колючки — месте, выбранном неспроста, поскольку окружавшие его холмы и овраги предоставляли возможность ретироваться практически в любом направлении, от реки в глубь континента они удалились миль на пятнадцать.
Себастьян был впечатлен основательностью мер предосторожности, предпринятых Флинном. Прежде чем расположиться лагерем, тот менял направление движения, заметал следы пучками сухой травы и выставлял на окружавших лагерь холмах часовых.
За те десять дней, что они там выжидали, на деревьях не было сломано ни единого сучка, не было оставлено ни единого белеющего на ветвях следа от лезвия топора. Крохотный костер, поддерживаемый за счет сушняка и валежника, тщательно маскировался, а перед рассветом засыпался песком, чтобы никакой дымок не указывал на их присутствие.
