— Когда я смогу отплыть? — стараясь выразиться точнее, продолжал фон Кляйне. — Мне необходимо знать наверняка. Работа на нынешней стадии дает вам возможность ответить на этот вопрос?
Лохткампер помолчал, обдумывая ответ, пока они пробирались бок о бок сквозь толчею матросов и туземных грузчиков.
— К завтрашнему вечеру в котлах будет достигнуто рабочее давление, еще день понадобится для завершения работ на днище судна, плюс еще два дня для наведения порядка и изменения внешнего вида надпалубных надстроек, — вслух прикидывал инженер. Он вскинул голову, фон Кляйне наблюдал за ним. — Четыре дня, — сказал Лохткампер. — С моей стороны все будет готово через четыре дня.
— Четыре дня. Вы уверены?
— Да.
— Четыре дня, — задумчиво повторил фон Кляйне, останавливаясь на полпути. Этим утром он получил из Дар-эс-Салама депешу от губернатора Шее. В ней содержалась информация, полученная из адмиралтейства в Берлине: по данным морской разведки, три дня назад гавань Дурбана покинул караван судов с индийской и южноафриканской пехотой. Пункт назначения не сообщался, однако по всем признакам можно было догадаться, что британцы намерены открыть новый театр военных действий. С участием южноафриканцев кампания в Германской Западной Африке быстро пришла к решительному завершению. Бота со Смэтсом организовали наступление вдоль железных дорог в направлении столицы Виндхука, и последующая капитуляция германской западноафриканской армии создала возможность для переброски южноафриканской армии куда-то еще. Можно было почти не сомневаться, что караван военных кораблей, шедший в данный момент на север вдоль восточного побережья Африки, имел своей целью зайти в один из многочисленных маленьких портов восточноафриканского побережья — возможно, в Тангу или Килву-Квинье, а может, даже и Дар-эс-Салам.
Ему надлежало быть во всех отношениях готовым, прорвав британскую блокаду, уничтожить этот караван.
— Приведение судна в порядок отнимет много времени и потребует немалых трудов: перегрузить склады, запасы снарядов, установить демонтированные орудия…
Лохткампер прервал его размышления:
— Понадобится рабочая сила.
— Я дам указание Фляйшеру привести сюда на работу всех, кто у него есть, — тихо произнес фон Кляйне. — Но через четыре дня мы обязаны быть на ходу. В ночь на тридцатое луна как раз будет нам сопутствовать — вот тогда мы и должны выступить. — Его лик святого был несколько омрачен напряженными раздумьями: опустив золотистую бороду на грудь, капитан размеренно шествовал, формулируя свои планы вслух. — Киллер запрудил протоку. Ему следует начать расчищать ее от мин. Само заграждение можно рассечь в последний момент, течение отнесет его в сторону.
Они дошли до середины крейсера. Фон Кляйне был настолько погружен в свои мысли, что Лохткамперу пришлось взять его за плечо, чтобы вернуть к реальности.
— Аккуратнее, господин капитан.
Фон Кляйне вскинул голову. Они оказались в плотном окружении грузчиков-африканцев — представителей какого-то дикого племени, полностью обнаженных, за исключением грязных кожаных накидок на плечах, с лицами, размалеванными желтой охрой, они таскали на корабль охапки дров, привезенных на катере, который болтался возле борта «Блюхера». Тяжелая вязанка, поднятая краном, раскачивалась футах в двадцати над палубой, и фон Кляйне чуть было не оказался под ней, когда Лохткампер остановил его.
В ожидании, когда уберут груз, фон Кляйне машинально наблюдал за туземцами-грузчиками.
Один из них привлек его внимание: он был выше других, стройнее, без узловатых мускулов. У него были крепкие красивые ноги. Мужчина поднял голову, и фон Кляйне увидел его лицо, тоже отличавшееся от типично африканского — более тонкие черты, менее пухлые губы, более широкий и высокий лоб.
Однако больше всего фон Кляйне поразили его глаза — карие, темно-карие и живые, именно они помешали фон Кляйне вернуться к мыслям о караване судов. Фон Кляйне научился определять, когда его подчиненные были в чем-то виноваты, по их глазам. И ощущение некоей вины мелькнуло во взгляде этого человека. Фон Кляйне лишь на мгновение встретился с ним взглядом, и грузчик, тут же отведя глаза, склонился к вязанке дров. Этот человек чем-то насторожил его, поселил смутное чувство беспокойства. Решив поговорить с ним — допросить его, он направился к нему.
— Капитан! Капитан! — Комиссар Фляйшер, отдуваясь, взобрался с катера по трапу — толстый и потный, он стремился схватить фон Кляйне пухлой лапой за плечо. — Мне надо с вами поговорить, капитан.
— А, комиссар, — прохладно поздоровался фон Кляйне, стараясь избежать пожатий его властной руки. — Одну минуту, я бы хотел…
— Это крайне важно. Младший лейтенант Пруст…
— Секунду, комиссар. — Отпрянув, фон Кляйне намеревался было отвернуться, но не тут-то было — Фляйшер решительно встал перед ним, преградив ему путь.
— Этот Пруст — малодушный сопляк… — И далее последовала пространная кляуза об отсутствии у лейтенанта Пруста должного уважения к персоне комиссара. Он не подчинялся, спорил с герром Фляйшером и дошел до того, что вслух обозвал герра Фляйшера «жирным».
— Я поговорю с Прустом, — коротко ответил фон Кляйне. Суть была настолько банальна, что ему не хотелось продолжать эту тему. Затем рядом вырос инженер Лохткампер, напомнив капитану поговорить с герром комиссаром о выделении последним дополнительных сил для перемещения груза на судне. Они пустились в долгое обсуждение, а в это время грузчики, перетащив дрова к корме, смешались с разношерстной толпой прочих рабочих.
Ощущая дрожь и тошноту, Себастьян вспотел от страха. Он явно почувствовал подозрения немецкого офицера. Эти холодно-голубые глаза прожгли его, словно сухой лед. Согнувшись под тяжестью груза, он пытался преодолеть мощно овладевший им испуг и съежиться до неузнаваемости.
— Он увидел тебя, — шаркая рядом с Себастьяном, прошипел двоюродный брат Мохаммеда.
— Да. — Себастьян согнулся еще сильнее. — Еще смотрит?
Старик глянул через плечо.
— Нет. Он говорит с Мафутой — толстым.
— Хорошо. — У Себастьяна слегка отлегло от сердца. — Нужно вернуться на катер.
— Грузить почти закончили, но надо поговорить с моим братом. Он нас ждет.
Они повернули за орудийные башни. На палубе возвышалась гора дров, аккуратно сложенных и перетянутых канатом. Чернокожие люди толпились вокруг, расстилая над дровами огромный кусок зеленого брезента.
Дойдя до дров, Себастьян с братом Мохаммеда добавили к ним свои вязанки. Затем, как принято в Африке, они остановились передохнуть и поговорить. К ним присоединился отделившийся от общей толпы человек — живенький старичок с жесткой шапочкой поседевших волос, в накидке из шкуры и с футляром для пениса. Брат Мохаммеда уважительно поприветствовал его, и оба отведали нюхательного снадобья.
— Этот человек — мой брат, — сообщил он Себастьяну. — Его зовут Уалака. В молодости он убил льва копьем. Лев был большой, с черной гривой. — Подобная информация показалась Себастьяну несколько неуместной, страх быть обнаруженным делал его рассеянно-нервозным. Повсюду вокруг них были немцы — здоровенные белесые немцы, то и дело гаркавшие приказы, подстегивавшие рабочую силу, наблюдавшие за ними с высокой надпалубной надстройки и расталкивавшие их локтями, освобождая себе проход. Себастьяну было трудно сосредоточиться.
