Далее, собственно «Золотой рассвет», который обогнул мыс Доброй Надежды три недели назад. После этого даже Бернард Уэки не смог выяснить координаты танкера. Никакое другое судно не сообщало о встрече с «Золотым рассветом», а связь с «Флотилией Кристи» они наверняка поддерживали по спутниковому телексу, соблюдая режим строгого радиомолчания на обычных частотах. С другой стороны, танкер скорее всего уже на подходе к самому опасному участку маршрута, когда после поворота на запад курс выводил судно к континентальному шельфу Северной Америки и островным проливам, за которыми лежал Мексиканский залив. На борту этого монстра находился Питер…
Николаса грызла совесть. Его подлинное место было в самом центре, другими словами, в оперативном штабе Бэча Уэки на верхнем этаже здания «Банк-оф-Бермуда», в городке Гамильтон, откуда он мог следить за обстановкой и мгновенно выдавать распоряжения обоим буксирам-спасателям. А Ник покинул свой пост, и хотя принял меры для поддержания связи с Бернардом, в случае неотложной необходимости уйдут часы, а то и дни, чтобы оказаться в нужном месте.
Во-вторых, Саманта. Все его инстинкты говорили, что каждый день, каждый час промедления снижают шансы увидеть ее вновь.
Впрочем, даже на этом чувство вины себя не исчерпывало, ибо со стороны Николаса имело место предательство. Бессмысленно заниматься самоуговорами: он-де никогда не брал на себя брачные обеты в отношении Саманты Сильвер; он поддался слабости и не смог бы устоять перед Шантель; любой мужчина на его месте поступил бы точно так же; по большому счету инцидент сыграл роль катарсиса, очистительной ванны, после которой Николас навсегда освободился из-под колдовских чар бывшей супруги…
Все это так, но в глазах Саманты он предал ее и сам знал, сколь многое этим разрушил. Николас мучился ужасными угрызениями совести, и не из-за самого события — интимная близость без любви есть вещь преходящая и несущественная, — а из-за предательства и позора, которые сам же навлек на свою голову.
И вот сейчас его терзали сомнения: кто знает, что порушено безвозвратно и что осталось от того фундамента, на котором он мог бы начать строить заново. Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в его отчаянной привязанности к Саманте — он в жизни не испытывал столь сильной нужды в другом. Она по-прежнему была для Николаса надеждой на вечную юность и новую жизнь, которую он силился нащупать. И если для этого нужна любовь, то… да, он, пожалуй, до безрассудства любил Саманту Сильвер.
Но она заявила, что Николас ее не найдет. Остается только надеяться, что это было сказано в сердцах. При одной мысли, что Саманта не шутила, к горлу подкатывала тошнота.
С собой у него был саквояжик «Луи Вюиттон», да и тот лишь в качестве ручной клади, так что таможню он миновал быстро и, направляясь к таксофонам, бросил взгляд на часы. Уже шесть вечера; она должна быть дома.
Он набрал первые четыре цифры и замер, осененный неожиданной мыслью.
— А какого черта я звоню? — угрюмо спросил он сам себя. — Чтобы дать ей время спрятаться в кустах?
Нет на свете более жалкого, обреченного на неудачу существа, чем робкий влюбленный. Николас вернул трубку на рычаг и направился к регистрационной стойке проката автомобилей у выхода из аэровокзала.
— Что у вас самое маленькое?
— «Форд-кугуар», — не моргнув глазом предложила ему симпатичная блондинка в желтой униформе компании «Херц». Да, в Америке слово «маленький» носит относительный характер. Хорошо еще, она не посоветовала взять танк «Шерман».
Под навесом, в тени раскидистой смоковницы, стоял ярко раскрашенный «шевроле», и Ник припарковал арендованный «кугуар» почти впритык к его заднему бамперу. Сейчас она никуда не денется… если, конечно, не догадается улизнуть через окно на той стороне бунгало. «С ее-то характером это не исключено», — усмехнулся Ник.
Он разок стукнул костяшками по сетчатой двери на кухню и решительно шагнул внутрь. Возле плиты стоял кофейник, и Николас на ходу проверил его ладонью. Еще теплый.
Оказавшись в гостиной, он подал голос:
— Саманта!
Дверь в спальню была приоткрыта. Ник распахнул ее до упора. На кровати, поверх лоскутного одеяла, валялись небрежно брошенные джинсы и что-то из нижнего белья.
Николас вышел из пустого бунгало на крыльцо, спустился по ступенькам и направился прямо на пляж. Отлив вылизал песок, и в глаза отчетливо бросилась цепочка следов, принадлежавших одной-единственной паре ног. Знакомое полотенце лежало у кромки воды, но Нику пришлось с добрую минуту щуриться на блестящую, залитую красным закатом поверхность моря. Наконец он заметил крошечный поплавок девичьей головы — в пятистах ярдах от берега.
Он плюхнулся в мягкий песок возле полотенца и закурил «манилу».
Солнце медленно садилось в неистовое озеро огня, а он все сидел и ждал, пока наконец силуэт ее головы окончательно не исчез на фоне потемневшего моря. Сейчас до Саманты было не меньше полумили. Только когда почти совсем стемнело, в полосе прибоя, по пояс в воде, внезапно выросла женская фигурка. Она возвращалась медленно, на ходу выжимая скрученные жгутом волосы.
У Николаса дрогнуло сердце, он щелчком выбросил сигару и поднялся на ноги. Девушка резко остановилась, замерла, как вспугнутый зверек, опасливо всматриваясь в высокий темный силуэт. Юная, стройная, гладкая — и удивительно красивая.
— Чего ты хочешь? — наконец спросила она.
— Тебя.
— Зачем? Собрался гарем открыть? — Нерешительный поначалу голос обрел жесткость, и девушка выпрямилась. Выражение глаз разобрать нельзя, но отчетливо видно, что она упрямо развернула плечи.
Николас шагнул вперед, и Саманта оказалась у него в объятиях. Твердо сжатые, неподатливые губы не хотели отвечать на поцелуй.
— Самми, есть вещи, которые я никогда не сумею тебе объяснить. Я и себя-то не понимаю, но совершенно точно знаю одно: я люблю тебя и без тебя моя жизнь будет постылой, убогой и до чертиков несчастной…
Нет, ее жестковатые мускулы не расслабились. Она продолжала стоять, неловко опустив руки, тело было холодным, мокрым и напряженным.
— Саманта, я бы искренне хотел стать верхом совершенства, но… Не умею я. Самое главное, что я твердо знаю: без тебя мне жизни нет.
— Еще раз я такого не вынесу. Ни за что, — натянуто сказала она.
— Ты нужна мне. Вот все, что я чувствую. Уверен в этом, — продолжал настаивать он.
— Да уж следовало бы, сукин ты сын… Изменишь мне хотя бы раз, я… я… с корнем тебе все вырву, изменять будет нечем, так и знай! — И в следующий миг она прильнула к нему. — Господи, Николас, как же я тебя ненавидела, как же я по тебе тосковала… А ты, мерзавец, все тянул и тянул, не ехал ко мне… — Ее мягкие губы были солеными от моря и слез.
Николас подхватил ее на руки и понес в дом, увязая в мягком песке. Он не решался заговорить. В такой момент слишком легко ляпнуть что-нибудь не к месту…
