Шантель протянула бокал.
— Ты слышал, что я сказала?
Он кивнул и сделал глоток, прежде чем задать важный вопрос.
— А остальные душеприказчики? Ролло и ллойдовский Пикстон?
Шантель покачала головой и вновь закусила губу.
— Нет, от Ллойда уже нет представителя. Теперь это Сирил Форбс.
— Кто он?
— Глава «Лондон-Европы».
— Ведь это банк Дункана! — запротестовал Ник.
— Но он тоже имеет лицензию на такие операции…
— А Ролло?
— Полгода назад с ним случился сердечный приступ. Он вышел на пенсию, и Дункан поставил на его место одного из новых адвокатов — ты его не знаешь.
— Господи Боже, три человека — и каждый из них представляет Дункана! Да ведь он уже целый год заправляет «Флотилией Кристи» как хочет! Теперь его не остановишь…
— Да, — прошептала она. — Это было наваждение, помутнение рассудка… Сама не понимаю, как объяснить…
— Я бы сказал, у этого наваждения есть другое название. Старо как мир.
Сейчас ему было жаль Шантель. Впервые Ник понял и принял тот факт, что она действовала как марионетка, под управлением неподвластных ей сил.
— Николас, мне страшно… Я боюсь узнать всю правду о том, что натворила… Глубоко в сердце знаю, но боюсь…
— Ладно, выкладывай до конца.
— Больше ничего нет.
— Если будешь врать, на мою помощь не рассчитывай.
— Я старалась проследить за новой структурой компании, но… Ник, она так запутана! «Лондон-Европа» выступает в качестве холдинга, и… и… — ее голос совсем увял, — активы ходят по кругу как карусель, а я не могу ни копнуть поглубже, ни расспросить получше.
— Почему? — нахмурился Ник.
— Ты не знаешь Дункана.
— Потихоньку начинаю узнавать, — мрачно ответил он. — Но послушай, Шантель, ведь у тебя есть право потребовать ответ.
— Давай я тебе еще принесу… — Она легко вскочила на ноги.
— Да я этот закончить не успел…
— Кубик растаял, а ты этого не любишь.
Шантель приняла бокал, выплеснула разбавленное виски и налила свежую порцию.
— Ну хорошо, — кивнул он. — Что еще?
Тут она вдруг залилась слезами. Жалобно улыбалась и плакала одновременно. Не было ни хныканья, ни шмыганья носом, просто слезы медленно выступили на глазах, повисли на ресницах и тяжелыми, как кровь или сырая нефть, каплями поползли по щекам. И при этом она старалась улыбаться.
— Наваждение прошло, Николас. Не так уж долго оно продлилось… Все было как в угаре…
— Сейчас он возвращается домой часам к девяти, — полувопросительно уточнил Ник.
— Да, к девяти…
Он вынул из внутреннего кармашка льняной носовой платок:
— Вот.
— Спасибо.
Шантель промокнула глаза, по-прежнему сохраняя слабую улыбку.
— Николас, что мне делать?
— Созови аудиторскую комиссию, — начал он, но Шантель прервала его, решительно тряхнув головой.
— Ты не знаешь Дункана, — в очередной раз повторила она.
— С этим он ничего поделать не сможет.
— Он может что угодно, — возразила она. — Он способен на все. Мне страшно, Николас, очень страшно… И не только за себя, но и за Питера.
Ник резко выпрямился.
— Питер… Ты хочешь сказать, Дункан способен… физически…
— Не знаю! Николас, я уже ничего не знаю! Я совсем одна и… и запуталась… Ты единственный, кому я могу довериться.
Ник вскочил и принялся мерить шагами комнату, хмуря брови и покручивая в руке бокал, в котором легонько позвякивал кубик льда.
— Ладно, — наконец сказал он. — Сделаю все, что смогу. В первую очередь надо выяснить, какие реальные основания имеются для твоих страхов.
— Каким образом?
— Тебе об этом лучше не знать — до поры до времени.
Он разом махнул остатки виски, и Шантель встревоженно поднялась на ноги.
— Ты уже уходишь?
— Обсуждать больше нечего. Я свяжусь с тобой, когда что-нибудь узнаю. Если узнаю, точнее.
— Я провожу…
В холле она коротким кивком отослала горничную и достала пальто Ника из гардероба.
— Хочешь, дам машину? В пять вечера такси не достать.
— Прогуляюсь, — ответил он.
— Николас, я тебе так благодарна! Я уже забыла, в какой безопасности себя чувствуешь, когда ты рядом…
Сейчас она стояла очень близко; мягкие, припухлые губы влажно поблескивали; в глазах, где до сих пор не просохли слезы, сиял манящий свет. Ник понял, что надо немедленно уносить ноги.
— Я знаю, теперь все будет хорошо… — Она положила изящную руку ему на лацкан, в типичной женской манере разглаживая несуществующую складку, и быстро облизнула губы. — Мы все дурачки, Николас, все до единого. Усложняем себе жизнь… хотя до счастья только рукой подать…
— Ну да, ну да. Трудно распознать свое счастье, когда об него спотыкаешься.
— Прости меня, Николас… Видишь, я в первый раз прошу у тебя прощения. Сегодня такой день, когда многое происходит впервые… Мне очень, очень стыдно за все те мои поступки, которые причинили тебе боль. Всем сердцем хотела бы я стереть прошлое и начать с чистого листа.
— К сожалению, моя дорогая, мир устроен по-другому.
Невероятным усилием воли Ник сбросил путы наваждения и поспешно отступил на шаг. Ведь еще миг — и он прильнул бы к мягким алым губам.
— Позвоню, как только что-нибудь узнаю, — пообещал он, застегивая верхние пуговицы пальто, и распахнул дверь.
Николас торопливо сбежал со ступенек, чувствуя, как щеки заливает румянец от кусачего холода. Как он ни старался, аура женского присутствия не отставала ни на шаг, а кровь ускоренно бежала по жилам не только из-за физического напряжения.
В эту минуту — и с полнейшей убежденностью — он понял, что не относится к тем мужчинам, которые способны по желанию «включать» и «выключать» в себе любовь.
«Вы прямо какой-то весь старомодный…» Слова, брошенные Самантой, ясно прозвучали в голове. Конечно, она права: на Ника наложено проклятие… Так сказать, наброшена сеть, сплетенная из лояльности и прочих эмоций, которые ограничивают свободу его действий. Сейчас он нарушал одно из собственных правил: всегда двигайся вперед. Сейчас он описывал разворот в обратную сторону.
Да, он любил Шантель Кристи всеми фибрами души и почти половину жизни посвятил «Флотилии Кристи». Теперь Ник начинал постигать новую для себя истину: эти вещи не изменятся никогда — он, Николас Берг, вечно будет заложником собственной совести…
