Эту книгу я посвящаю своей жене Мохинисо, бесценному сокровищу моей жизни, с бесконечной любовью и искренней признательностью за благословенные годы нашей совместной жизни
1
— Мне это не нравится. — Уолли Хендри рыгнул, повозил во рту языком, смакуя вкус, и продолжил: — Попахивает хуже десятидневного трупа.
Вальяжно растянувшись, он лежал на одной из четырех кроватей, удерживая стакан на обнаженном торсе, потном от конголезской жары.
— Мы все равно поедем, нравится тебе это или нет. — Брюс Керри раскладывал бритвенные принадлежности.
Хендри одним глотком осушил стакан.
— Сказал бы, что никуда мы не двинем, а останемся здесь, в Элизабетвиле. Почему ты так не сделал, а?
— Потому что мне платят за то, чтобы я не спорил, — безучастно ответил Брюс.
Он посмотрел на себя в засиженное мухами зеркало над раковиной: загорелое лицо, коротко остриженные черные кудри, четкие брови вразлет, зеленые глаза с темной бахромой ресниц и губы, которые улыбались или кривились. Брюс равнодушно созерцал свое отражение. Он вообще давно не испытывал никаких чувств, и губы его больше не улыбались и не кривились. Не ощущал он и давнишнюю терпеливую нежность к своему носу — большому и крючковатому, который делал лицо не таким миловидным и придавал Брюсу сходство с благородным пиратом.
— Черт побери! — прорычал с кровати Уолли Хендри. — Я сыт по горло этой армией ниггеров. Я не против боя, но не хочу сто миль продираться сквозь заросли, чтобы утереть сопли горстке убогих беженцев.
— Жизнь не сахар, — рассеянно согласился Брюс и стал наносить на лицо пену для бритья — ослепительно белую на фоне загара. Гладкая кожа блестела, словно натертая маслом; на плечах и груди в такт движениям перекатывались мышцы. Да, он был на пике формы, но и это не приносило ему удовольствия.
— Налей мне еще, Андрэ. — Уолли Хендри сунул свой стакан в руку молодому человеку, сидящему на краешке кровати.
Бельгиец встал и послушно пошел к столу.
— Побольше виски и поменьше пива, — проинструктировал Уолли. Затем повернулся к Брюсу и снова рыгнул. — Вот что я обо всем этом думаю.
Пока Андрэ наливал в стакан виски и пиво, Уолли передвинул на живот потертую кобуру с пистолетом.
— Когда едем? — спросил он.
— Завтра утром у товарного склада будет локомотив с пятью вагонами. Отправимся сразу после загрузки.
Брюс начал бриться, проводя лезвием от виска к подбородку, оставляя полоску чистой загорелой кожи.
— После трех месяцев боев с кучкой грязных гуркхов я надеялся хоть на какой-нибудь отдых… Да черт побери, хоть бы женщину увидеть! А теперь, на второй день после прекращения огня, нас опять куда-то гонят.
— C’est la guerre, — пробормотал Брюс, продолжая бриться.
— Ты о чем? — с подозрением спросил Уолли.
— Это война, — перевел Брюс.
— Говори по-нашему, пижон.
Уолли Хендри, проведя полгода в бельгийском Конго, все еще не понимал ни слова по-французски.
Опять повисла тишина. Раздавалось только еле слышное поскребывание бритвы и тихое звяканье — их четвертый товарищ чистил винтовку.
— Выпей, Хейг, — пригласил его Уолли.
— Нет, спасибо. — Майкл Хейг посмотрел на Хендри, даже не пытаясь скрыть отвращение.
— Еще одна наглая скотина! Не хочешь со мной выпить? Даже благородный капитан Керри со мной пьет. А ты что, особенный?
— Ты же знаешь, я не пью.
Хейг снова занялся своим оружием. Для всех уродливые автоматические винтовки стали словно продолжением тела. Даже во время бритья Брюсу всего лишь стоило опустить руку, чтобы схватить винтовку, прислоненную к стене. Винтовки остальных лежали на полу рядом с кроватями.
— Не пьешь? — хмыкнул Уолли. — А почему у тебя тогда такой странный цвет лица, братишка? И нос как спелая слива?
Губы Хейга напряглись, руки сжали винтовку.
— Прекрати, Уолли, — сказал Брюс спокойно.
— Хейг не пьет! — завопил Уолли и ткнул бельгийца в ребра. — Видал, Андрэ? Он у нас трезвенник, чтоб его! У меня папаня тоже трезвенник — иногда два или три месяца подряд, а потом придет домой и как съездит мамане в харю — аж на той стороне улицы слышно, как у нее зубы хрустят. — Расхохотавшись, он поперхнулся, но, откашлявшись, продолжил: — Могу спорить, что ты именно такой трезвенник, Хейг. Одна рюмка — и проснешься только дней через десять. Всего одна рюмка — и бац! — баба получает по роже, а детишки две недели сидят голодные.
Хейг аккуратно положил винтовку на кровать и посмотрел на Уолли, стиснув зубы. Уолли, ничего не замечая, глумился дальше:
— Андрэ, возьми бутылку с виски и сунь ее под нос нашему трезвеннику Хейгу. Посмотрим, как он изойдет слюной, а глаза выпучатся, как песьи яйца.
Хейг поднялся — широкоплечий, с мускулистыми боксерскими руками. Ему было уже за пятьдесят — вдвое старше Уолли. В волосах проступила седина, а черты лица еще не утратили былой утонченности, хоть жизнь его и потрепала.
— Пора поучить тебя хорошим манерам, Хендри. Вставай.
— Танцевать, что ли, хочешь, или как? Я не вальсирую — это к Андрэ. Он с тобой станцует. Правда, Андрэ?
Хейг стоял со сжатыми кулаками.
Брюс Керри положил бритву на полочку над раковиной и, не смыв с лица пену, тихо двинулся в обход стола и занял выжидательную позицию, готовый в любой момент вмешаться и остановить ссору.
— Вставай, грязный оборванец.
— Ого, Андрэ, слыхал? Сладко поет, ой как сладко.
— Я тебе вправлю твою грязную рожу туда, где должны были быть мозги!
— Шутки пошли! Да он настоящий комик! — Уолли рассмеялся, но как-то натянуто.
Брюс понял, что Уолли драться не будет, хоть у него и здоровые руки, мускулистая грудь, заросшая рыжими волосами, мощный пресс и толстая шея. Нет, драться он не будет. Брюс был озадачен. Он помнил ночь у моста и знал, что Хендри не трус. Однако, судя по всему, Уолли не собирался принимать вызов Хейга.
Майк Хейг двинулся к кровати.
— Оставь его, Майк, — заговорил Андрэ мягким, почти девичьим, голосом. — Это шутка, он же не всерьез.
— Хендри, ты ошибаешься, если думаешь, что я джентльмен и не смогу ударить лежачего.
— Прекрасно, — пробормотал Уолли. — Этот парень не только шутит, но еще и геройствует.
Стоя над ним, Хейг поднял правый кулак, похожий на кувалду, и нацелил его в лицо Уолли.
— Хейг! — Брюс не повысил голоса, но его тон обуздал старшего товарища. — Хватит.
