Брюс допил пиво и выбросил бутылку. Раффи открыл следующую и молча вложил ему в руку.
— Почему мы так медленно едем, босс?
— Я приказал машинисту не гнать, чтобы можно было остановиться, если вдруг пути взорваны.
— А… Эти балуба способны и на такое. Все они сумасшедшие арабы.
Теплое пиво, выпитое на жарком солнце, успокоило Брюса. Как хорошо не участвовать в кипящей вокруг жизни и не принимать решений.
— Послушайте, как поезд разговаривает, — сказал Раффи.
Брюс слушал стук колес.
— Да, я знаю. Можно заставить его сказать все, что хочешь услышать, — согласился он.
— А он еще и петь может, — продолжал Раффи. — У него своя музыка. Как эта.
Он набрал воздуха в гигантскую грудь, поднял голову и дал себе волю.
Глубокий зычный голос сержант-майора привлек внимание отдыхавших внизу солдат. Те, кто успел развалиться на полу, вздрогнули и сели. Присоединился еще один голос, сначала робко, потом более уверенно. Мелодию подхватили и остальные. Слова не имели значения, певцов заводил ритм. Они пели вместе уже не один раз, и теперь, как в хорошо спевшемся хоре, каждый голос нашел свое место, солисты вели, меняя темп, импровизируя и ускоряясь до тех пор, пока изначальная мелодия не исчезла, превратившись в один из племенных напевов. Брюс узнал в нем посевную песню — одну из его любимых. Он сидел, прихлебывая теплое пиво, а вокруг него штормовыми волнами разливалось хоровое пение, изредка прерываемое соло тенора.
Поезд двигался прямо в грозовые тучи на севере.
Вскоре из вагона внизу вышел Андрэ и, протиснувшись сквозь толпу, добрался до Хендри. Они о чем-то заговорили, и Андрэ внимательно, с серьезным лицом слушал, подняв голову на высокого Уолли.
Хендри обозвал Андрэ «куколкой». Описание очень подходило нежному лицу с большими карамельными глазами. Стальная каска казалась слишком велика для юноши. Андрэ внезапно рассмеялся, все так же глядя в глаза Хендри.
«Интересно, сколько ему лет? — подумал Брюс. — Наверняка не больше двадцати. Никогда я не встречал никого менее похожего на наемного убийцу».
— Как, черт побери, де Сурье угораздило попасть в эту заварушку? — произнес он вслух, и сидящий рядом Раффи ответил:
— Когда все началось, он работал в Элизабетвиле и не смог вернуться в Бельгию. Почему — не знаю, но, наверное, что-то личное. Его фирма закрылась, и, кроме как здесь, он нигде не мог найти работу.
— Ирландец на пропускном посту назвал меня наемным убийцей. — Размышления о судьбе Андрэ возвратили Брюса к мыслям о своем положении. — Я об этом раньше не думал, но, наверное, он прав. Вот кто мы такие.
Майк Хейг сначала молчал, а потом заговорил решительно:
— Взгляни на эти руки!
Брюс невольно посмотрел на них и первый раз заметил, что они тонкие, с длинными изящными пальцами — красивые руки творца.
— Посмотри, — повторил Майк, сжимая и разжимая пальцы. — Они созданы для того, чтобы держать скальпель, чтобы спасать жизни. — Он уронил руки на ствол винтовки, лежавшей у него на коленях. Тонкие длинные пальцы чуждо смотрелись на голубом металле. — А что они держат сейчас!
Брюс раздраженно передернулся. У Майка опять приступ самокопания. Черт побери… Хейг же прекрасно знает, что в наемной армии Катанги не принято вспоминать прошлое — его не существует.
— Раффи, — рявкнул Брюс, — ты что, не собираешься кормить своих людей?
— Будет сделано, босс. — Раффи открыл еще одну бутылку и протянул ее Керри. — Держите и постарайтесь не думать о еде. Я сейчас что-нибудь раздобуду.
Напевая, он загромыхал прочь по крыше вагона.
— Три года… А кажется, что вечность прошла, — продолжил Майк, словно Брюс и не прерывал его. — Три года назад я был хирургом, а теперь… — В его глазах отразилась скорбь, и Брюс пожалел его в глубине души, где держал под замком все свои чувства. — Я был хорошим хирургом, одним из лучших. Королевский колледж. Харли-стрит. Больница Гая. — Майк горько рассмеялся. — Представляешь, меня на «роллс-ройсе» возили читать лекции студентам о моей новейшей методике холецистэктомии!
— И что произошло? — Вопрос вылетел сам собой, и Брюс осознал, как близко к поверхности он подпустил свою жалость. — Нет, не говори мне ничего. Это твои дела. Я не хочу знать.
— Я расскажу, Брюс. Я хочу рассказать. Как-то легче становится, когда поговоришь.
«Сначала, — подумал Брюс, — и я хотел говорить, хотел смыть боль словами».
Несколько секунд Майк молчал. Пение внизу становилось то громче, то тише, а поезд все ехал по лесу.
— Десять долгих лет я шел к этому и наконец достиг: любимая работа, заслуженное вознаграждение, жена всем на зависть, прекрасный дом, много друзей… Пожалуй, слишком много — успех плодит друзей, как грязная кухня тараканов. — Вынув платок, Майк вытер затылок — туда не долетал ветер. — Есть друзья — есть вечеринки. А на вечеринке после тяжелого рабочего дня отдохнуть можно только с рюмкой. Своей слабости поначалу не замечаешь, а потом становится слишком поздно, бутылка селится в ящике стола, и работается намного хуже. — Майк обернул палец платком и упрямо продолжал: — Внезапно ты это понимаешь. Понимаешь, когда по утрам у тебя трясутся руки, а на завтрак не хочется ничего, кроме рюмки; когда нужно оперировать, а выпивка — единственный способ, чтобы руки не тряслись. А окончательно это осознаешь, только когда нож дрогнет в руке и из артерии начнет бить кровь, а ты стоишь словно парализованный и смотришь, как она заливает халат и собирается в лужи на полу операционной.
Майк умолк, вытряс сигарету из пачки и закурил. Он сидел ссутулившись, а в глазах набежали тучи от осознания вины. Затем он выпрямился и заговорил увереннее:
— Ты, наверное, читал. Обо мне несколько дней кричали все газеты. Впрочем, я тогда еще не был Хейгом. Это слово я увидел на какой-то бутылке в баре. Глэдис, конечно, не бросила меня. Она такая. Мы уехали в Африку. На оставшиеся у меня сбережения мы купили в рассрочку табачную плантацию около Солсбери. Два года я не пил. Глэдис была беременна нашим первым ребенком, мы оба очень хотели детей. Все опять вставало на свои места. — Майк засунул платок в карман, и снова его голос потерял твердость, стал глухим и хриплым. — Однажды я поехал в деревню, на обратном пути зашел в клуб, где бывал и раньше. Вот только на этот раз просидел не полчаса, а до самого закрытия и на ферму вернулся с ящиком шотландского виски.
Брюсу опять захотелось его остановить; он знал, что будет дальше, и не хотел слушать.
— Той ночью начались дожди, и реки вышли из берегов. Телефонные линии оборвались, и мы оказались отрезаны от остального мира. Утром… — Майк замолчал и повернулся к Брюсу. — Наверное, от шока, что я опять в таком состоянии, у Глэдис начались схватки. Это был первый ребенок, а она уже не молоденькая. Схватки продолжались целые сутки, от усталости она уже не могла кричать. Без ее криков и мольбы о помощи стало так хорошо и спокойно… Она знала, что у меня есть все нужные инструменты, просила помочь. Ее голос прорывался сквозь туман виски, и мне так надоели ее крики, что я возненавидел жену. Наконец она замолчала, только я и не осознал, что она умерла, — просто обрадовался, что стало тихо и спокойно. — Он опустил глаза. — Я был слишком пьян и не пошел на похороны. Позже, не помню точно когда, я встретил в каком-то баре, кажется, в «Медном поясе», какого-то вербовщика. Он набирал добровольцев в армию Чомбе, и я записался. Мне казалось, что больше ничего не остается делать.
