Люди подсмеиваются над этими довольно жалкими чопорными
старыми леди и джентльменами, с их многочисленными родственными связями, но без
средств к существованию. Теперь мы остаемся снобами лишь в том, что касается
образования. Образование – это наш фетиш. Но беда в том, Норрис, что я не хотел
быть мальчиком из простонародья. После того как мы с отцом вернулись домой, я
сказал: «Пап, когда я вырасту, я буду лордом. Я хочу стать лордом Джоном
Гэбриэл». «Им ты никогда не будешь, – ответил на это отец. – Для этого нужно
родиться лордом.
Если разбогатеешь, тебя могут сделать пэром, но это не одно
и то же». Это и в самом деле не одно и то же. Есть что-то такое... чего у меня
никогда не будет... О! Я не о титуле! Я имею в виду нечто другое: быть
уверенным в себе от рождения... знать, что сделаешь или скажешь. Быть грубым,
только когда действительно хочешь проявить грубость, а не грубить лишь потому,
что взбешен, неловок и хочешь показать, что ты не хуже других... Не стесняться
и не беспокоиться постоянно о том, что подумают о тебе другие, и считать важным
лишь то, что ты думаешь о них.
Быть уверенным, что, если ты странный, или дурно одетый, или
эксцентричный, это ровным счетом ничего не значит, все равно ты – это ты!..
– То есть ты – это леди Сент-Лу? – предположил я.
– Черт бы побрал эту старую ведьму!
– Знаете, вы очень интересный человек, – сказал я, глядя на
него с любопытством.
– Для вас все, что я говорю, кажется нереальным, не так ли?
Вы даже не понимаете, что я имею в виду. Вам кажется, будто вы понимаете, а на
самом деле вы очень далеки от истины.
– Не совсем так. Я понял, – медленно произнес я, – что-то у
вас было... вы пережили какой-то шок... были обижены еще ребенком, уязвлены...
В какой-то мере вы так и не избавились от этой обиды.
– Бросьте психологию, Норрис! – резко сказал Гэбриэл. –
Надеюсь, вы понимаете, почему я счастлив в обществе такой славной женщины, как
Милли Барт. Именно на такой женщине я и женюсь. Конечно, у нее должны быть
деньги... Но с деньгами или без них моя жена должна принадлежать к тому же
классу, что и я. Можете себе представить, какой это будет ад, если я женюсь на
какой-нибудь чопорной девице с лошадиным лицом и всю жизнь буду
приноравливаться жить по ее принципам?!
Он вдруг остановился и неожиданно спросил:
– Вы ведь были в Италии? Вам довелось побывать в Пизе?
– Я был в Пизе... Несколько лет назад.
– Наверное, это в Пизе... Там есть фреска на стене: рай, ад,
чистилище и все такое... Ад – ничего, веселенькое местечко: чертенята вилами
спихивают грешников вниз, в огонь. Наверху – рай. Под деревьями рядком сидят
праведницы с выражением самодовольного блаженства на лицах. Боже мой! Что за
женщины! Они не знают ни про ад, ни про осужденных на вечные муки ничего не
знают!
Просто сидят себе, самодовольно улыбаясь... – Гэбриэл все
больше горячился. – Чопорные, надменные... Господи!
Мне хотелось вытащить их из-под деревьев, вырвать из этого
блаженного состояния и бросить в пламя! И подержать их там, корчащихся в
огне... Заставить чувствовать... страдать! Какое они имеют право не знать
страданий?! Сидят себе, улыбаются, и ничто их не касается и не тревожит...
Витают где-то среди звезд... Да, вот именно, среди звезд...
Гэбриэл встал. Голос у него стал глуше, глаза смотрели
куда-то мимо меня, отрешенно.
– Среди звезд... – повторил он. И засмеялся. – Извините, что
навязал все это вам. Впрочем, почему бы и нет?
Хэрроу-роуд хоть и сделала вас порядочной таки развалиной,
но вы все же кое на что годитесь – можете выслушать, когда у меня есть желание
поговорить... Наверное, вы сами обнаружите, что многие будут подолгу говорить с
вами.
– Я уже в этом убедился.
– И знаете почему? Вовсе не потому, что вы так замечательно,
с пониманием умеете слушать, а потому, что вы ни на что другое не годитесь.
Гэбриэл стоял, чуть склонив голову набок; глаза все еще
злые, пристально следили за моей реакцией. Он хотел, чтобы его слова причинили
мне боль. Но этого не случилось. Странно, – однако я почувствовал облегчение,
услыхав наконец облеченные в слова собственные мучительные мысли.
– Понять не могу, какого дьявола вы не покончите со всем
этим, продолжал Гэбриэл. – Нечем, что ли?
– Есть чем, – сказал я, невольно сжав в кулаке пузырек с
таблетками.
– Понятно. Оказывается, вы крепче, чем я думал.
Глава 11
На следующее утро явилась миссис Карслейк и зашла ко мне. Я
уже не раз говорил, что она мне не нравилась. Это была худощавая темноволосая
женщина с ядовитым языком. За время моего пребывания в Полнорт-хаусе я ни разу
не слышал, чтобы она о ком-нибудь сказала доброе слово.
Подчас я даже развлекался тем, что в разговоре с ней
упоминал одно имя за другим и наблюдал за тем, как первую, приторную фразу
сменяла вторая, полная яда.
На сей раз она заговорила о Милли Барт.
– Славное создание. И так хочет помочь! Правда, она довольно
глупа и не очень-то разбирается в политике. Женщины этого класса вообще в
политической жизни проявляют полную апатию.
По моим представлениям, миссис Барт принадлежала к тому же
классу, что и миссис Карслейк. Чтобы досадить ей, я сказал:
– В сущности, совсем как Тереза.
Миссис Карслейк, казалось, была шокирована.
– О, что вы?! Миссис Норрис очень умна, – горячо Возразила
моя собеседница, но тут же, как всегда, в ее словах появилась некоторая доля
яда. – Иногда, по-моему, даже слишком умна. У меня создается впечатление, что
она нас всех презирает. Умные женщины часто излишне погружены в себя.
Разумеется, я бы не стала называть миссис Норрис эгоистичной...
Тут миссис Карслейк снова перешла к миссис Милли Барт.
– Хорошо, что у миссис Барт появилось какое-то занятие, –
сказала она. – Я, знаете ли, полагаю, что она несчастна в семейной жизни.
– Очень жаль!
– Этот Барт! Он же совсем опустился! Шатаясь, выходит из
«Герба Сент-Лу», перед самым закрытием. Право же, удивляюсь, что его еще
обслуживают! И, по-моему, он бывает довольно груб... Во всяком случае, так
говорят соседи. Она, знаете ли, его до смерти боится.
Кончик носа у миссис Карслейк дрожал – по-видимому, от
приятного волнения.
– Почему же она не уйдет от мужа? – спросил я.
