Далекую музыку и шум голосов, доносившихся со стороны
Длинного Амбара, летняя ночь дополняла сотнями собственных звуков: негромким
поскрипыванием, шелестом, шорохами – мелкие существа пробирались куда-то по
своим делам; перешептывалась листва; слышался далекий крик совы...
Меня охватило неясное чувство умиротворенности. То, что я
сказал Терезе, было правдой. Я действительно начинал жить сначала. Прошлое и
Дженнифер остались ослепительным и несбыточным сном. Между ним и мной пролегла
трясина боли, мрака, страшного безразличия. Прежнюю жизнь я, разумеется,
продолжать не мог: трещина была непреодолимой. Начиналась иная, еще неведомая
жизнь. Какой она будет? Какой я ее сделаю? Что представляет собой этот новый
Хью Норрис? Я чувствовал, как во мне просыпается интерес. Что я знаю? На что
могу надеяться? Что буду делать?
Я увидел, как от Длинного Амбара отделилась высокая, одетая
в белое фигура. Помедлила мгновение и потом направилась в мою сторону. Я сразу
узнал Изабеллу.
Она подошла и села на каменную скамью. Гармония ночи стала
полной.
Довольно долго мы сидели, не говоря ни слова. Я был
счастлив. Мне не хотелось испортить все разговорами. Не хотелось даже думать.
Неожиданный порыв ветра подхватил и спутал волосы Изабеллы.
Она подняла руку к волосам, и чары рассеялись.
Я повернул голову в сторону Изабеллы. Она пристально не
отрываясь смотрела на лунный мост, ведущий к замку.
– Этой ночью должен бы вернуться Руперт, – сказал я.
– Да, – произнесла она с еле заметной паузой, будто у нее
перехватило дыхание, – должен бы.
– Я рисовал себе его возвращение на коне и в доспехах. Хотя,
полагаю, он явится в униформе и берете.
– Он должен скоро приехать, – сказала Изабелла. – О, Руперт
должен скоро приехать! – повторила она напряженным, каким-то тоскливым голосом.
Я не знал, что у нее на уме, но почему-то встревожился.
– Не возлагайте слишком больших надежд на его приезд.
Ожидания нередко сбываются не совсем как рассчитываешь.
– Наверняка так и бывает...
– Вы ждете чего-то, – продолжил я, – а оно оказывается...
– Руперт должен скоро приехать! – нетерпеливо перебила меня
Изабелла.
Да, в ее голосе, без сомнения, были и беспокойство и
настойчивость. Я хотел спросить, чем она встревожена, но в этот момент из
Длинного Амбара вышел Джон Гэбриэл и присоединился к нам.
– Меня прислала миссис Норрис узнать, не нужно ли вам
что-нибудь, обратился он ко мне. Изабеллу он более или менее игнорировал. –
Хотите выпить?
– Нет, благодарю.
– Уверены?
– Вполне. Налейте себе, – предложил я.
– Нет, спасибо. Я не хочу. – Он помолчал. – Прекрасная ночь.
В такую ночь Лоренцо юный...
[13]
и так далее, и так далее.
Мы все трое молчали. Из Длинного Амбара снова донеслась
музыка.
– Не хотите ли пойти потанцевать, мисс Чартерно? – спросил
Гэбриэл.
– Благодарю вас, с удовольствием, – тихим вежливым тоном
проговорила Изабелла и встала.
Они ушли, держась напряженно и не разговаривая друг с
другом.
А я стал думать о Дженнифер. Где она и что делает?
Счастлива или несчастна? Нашла ли она, как принято говорить,
«кого-то другого»? Я надеялся, что нашла. Очень надеялся.
Мысли о Дженнифер не вызывали боли, потому что той
Дженнифер, в которую я когда-то был влюблен, на самом деле не существовало. Я
ее придумал в угоду самому себе, а о том, что собой представляет настоящая
Дженнифер, я никогда не задумывался. Между мной и настоящей Дженнифер стоял Хью
Норрис, влюбленный в воображаемую Дженнифер.
Я смутно помню, как ребенком осторожно и неуверенно
спускался по большой лестнице. Я до сих пор слышу слабое эхо собственного
голоса, звучавшего очень значительно и важно: «Вот Хью вдет вниз по лестнице».
Позже ребенок научился говорить «я». Однако глубоко это «я» не проникло. Оно не
стало моей сущностью и потом. Я продолжал видеть себя как бы со стороны, в серии
картинок: вот Хью, успокаивающий Дженнифер; Хью, который хотел стать для нее
всем, целым миром; Хью, который намеревался сделать Дженнифер счастливой и
заставить ее забыть все беды и несчастья.
«Да, – подумал я вдруг, – совсем, как Милли Барт».
Милли, которая решила выйти замуж за своего Джима, сделать
его счастливым, надеясь, что это излечит его от пьянства, но не потрудилась
даже узнать настоящего Джима.
Я попытался применить это к Джону Гэбриэлу. Вот Джон Гэбриэл
жалеет маленькую женщину Милли, старается ее развеселить, добр к ней, помогает
нести сумку...
Потом я переключился на Терезу. Вот Тереза выходит замуж за
Роберта, вот Тереза... «Нет, не получится! – мелькнула мысль. – Тереза давно
взрослый человек. Она научилась говорить «я».
Из Длинного Амбара вышли двое. Они не повернули в мою
сторону, а направились по ступеням к нижней террасе.
Я продолжил свои прерванные на миг размышления.
Леди Трессилиан... Она видит себя человеком, который призван
вернуть мне интерес к жизни. Миссис Бигэм Чартерис, которая уверена в том, что
всегда и на все знает верный ответ. Она по-прежнему видит себя энергичной женой
командира, в подчинении которого находится целый полк... А почему бы и нет,
черт побери! Жизнь тяжела, и каждый имеет право на свои грезы.
Интересно, какие были грезы у Дженнифер? Какой она была на
самом деле? Разве я дал себе труд узнать это? Разве не видел постоянно только
то, что хотел видеть?.. Мою замечательную, верную, несчастную Дженнифер!
Какой же она была? Не такой уж замечательной и (если
хорошенько подумать) не такой и верной, но безусловно несчастной... определенно
несчастной! Я вспомнил ее раскаяние, как она самобичевала себя, когда я,
сломленный душой и телом, неподвижно лежал рядом. Что все это значило, если не
то, что Дженнифер видела себя в роли трагической героини?
Все случившееся, как она считала, было вызвано именно ею,
Дженнифер. Это и есть настоящая Дженнифер, фигура трагическая, несчастная
женщина, у которой все происходит не так, как должно быть, и которая постоянно
обвиняет себя во всем, что случилось с другими. Милли Барт, по-видимому,
поступила бы так же.
Милли... Мои мысли от отвлеченных размышлений резко
переключились на дела и проблемы повседневные.
