Глаза его странно блеснули.
– Вы не поймете!
Гэбриэл встал и принялся ходить по комнате. Движения у него
были порывистые, резкие. Он машинально передвинул несколько вещей на моем
письменном столе. По всей видимости, его обуревали какие-то глубокие,
невыразимые словами чувства.
– Я понимаю Яго, – сказал он наконец. – Я даже понимаю,
почему бедняга произносит в конце:
Все сказано. Я отвечать не стану
И не открою рта.
[18]
Такие, как вы, Норрис, – Гэбриэл повернулся ко мне, – те,
кто всю жизнь прожил в ладу с самим собой, кто имел возможность вырасти, не
отступая перед трудностями, – что вы знаете о таких, как Яго, – обреченных,
подлых людишках? Господи! Если бы я когда-нибудь ставил на сцене Шекспира, я бы
начал с поисков Яго... Я нашел бы настоящего актера, такого, кто взял бы вас за
живое! Вообразите только, что значит родиться трусом и все время лгать и
обманывать, чтобы скрыть свою трусость... Любить деньги настолько, что
постоянно – во сне, наяву, даже когда целуешься с женой – мысли твои заняты
главным образом деньгами. И при этом знать, что ты представляешь собой на самом
деле.
Это же адская жизнь!.. Когда на твоих крестинах – только
одна добрая фея, а остальные злые и когда вся эта компания злюк превратит тебя
в законченного подлеца, единственная твоя добрая фея Греза взмахнет своим
волшебным жезлом и провозгласит: «Я дарую ему талант видеть и понимать...»
Кто-то сказал: «Возвышенное видя, мы неизменно чувствуем к нему
любовь...» Какой чертов дурак это сказал?
Наверное, Вордсворт
[19]
, человек, который не мог просто
любоваться красотой первоцвета, ему мало было этого...
Уверяю вас, Норрис, увидя возвышенное, ты его ненавидишь...
Ненавидишь, потому что оно не для тебя... потому что никогда не достигнешь
того, за что охотно продал бы свою душу. Часто человек, который по-настоящему
ценит мужество, бежит при виде опасности. Я сам не раз был свидетелем. Вы
думаете, человек таков, каким бы он хотел быть? Человек таков, каким родился.
Думаете, тот, кто преклоняется перед деньгами, хочет перед ними преклоняться?
По-вашему, человек с сексуальными извращениями хочет быть таким? А трус хочет
быть трусом?
Человек, которому завидуешь (по-настоящему завидуешь!) – не
тот, кто достиг большего, чем ты. Человек, которому завидуешь, тот, кто по сути
своей лучше тебя.
Если ты в болоте, то ненавидишь того, кто среди звезд.
Тебе хочется стащить его вниз... вниз... вниз... Туда, где
ты сам, как свинья, валяешься в грязи. Я говорю: пожалейте Яго! С ним было бы
все в порядке, если бы он не встретил Отелло. Он бы здорово преуспел, обманом
внушая доверие. В наши дни он продавал бы парням в баре отеля «Ритц» акции
несуществующих золотых копей.
Ловко втирающийся в доверие Яго («честный малый!» –
постоянно повторяет Отелло) всегда сумеет обмануть простого вояку. Нет ничего
проще, и чем лучше солдат в своем деле, тем неприспособленнее он оказывается в
делах житейских. Именно солдаты покупают ничего не стоящие акции, верят в планы
по поднятию со дна морского затонувших галионов с испанским золотом или
покупают фермы, где куры едва держатся на ногах... Солдаты – народ доверчивый.
Отелло был таким простаком, что поверил бы любой более или менее правдоподобной
истории, которую преподнес бы ему мастак в этом деле. А Яго был настоящий
мастер. Нужно только уметь читать между строк, чтобы стало ясно как день, что
Яго присваивал полковые деньги. Отелло этому не верит. О нет! Яго не честный
простофиля, просто бестолковый! И Отелло ставит над ним Кассио. Кассио же, по
словам Яго, «математик-грамотей», а это – чтоб мне лопнуть – не что иное как
аудитор!
А вспомните только невероятное хвастовство Яго, когда он
разглагольствует о своей доблести в битвах? Все это чушь, Норрис! Этого никогда
не было. Такую чепуху можно в любой день услышать от человека, который и близко
не подходил к линии фронта. Фальстафовское
[20]
вранье и бахвальство, только на
этот раз – не фарс, а трагедия.
Бедняга Яго хотел быть таким, как Отелло. Он хотел быть
храбрым солдатом и честным человеком. Но это не было ему дано, как не дано
горбуну выпрямиться. Яго хотелось нравиться женщинам, но он был им не нужен.
Даже эта добродушная потаскуха – его жена – презирала его как мужчину и готова
была прыгнуть в постель к любому. А уж будьте уверены, любая женщина была бы не
прочь переспать с Отелло! Знаете, Норрис, я видел, какие странные вещи случаются
с мужчинами, опозоренными в сексуальном отношении. Это действует на них
патологически.
Шекспир это знал. Яго не может рта раскрыть без того, чтобы
оттуда не хлынул грязный поток мерзких, извращенных непристойностей. Однако
никто не замечает страданий этого человека! Ему дано было видеть красоту и
благородство. Господи, Норрис, завидовать материальным благам, богатству,
успехам – ничто, абсолютно ничто в сравнении с завистью духовной! Это поистине
яд. Он разъедает, разрушает тебя. Ты видишь возвышенное, помимо своей воли
любишь его и поэтому ненавидишь и не успокоишься до тех пор, пока его не
уничтожишь, пока не стащишь с высоты и не растопчешь... Да, бедняга Яго
страдал...
И, если хотите знать, Шекспир это понимал и пожалел
бедолагу. Я имею в виду конец пьесы. Я думаю, Шекспир, погрузив гусиное перо в
чернила – или чем они в то время писали, – собирался нарисовать злодея, но,
чтобы осуществить это, ему пришлось пройти с Яго весь путь – идти с ним рядом,
опускаться вместе с ним на самое дно и чувствовать то, что чувствовал Яго.
Поэтому, когда наступает возмездие, Шекспир спасает его гордость. Он оставляет
Яго единственное, что у того осталось, – молчание. Шекспир знает, что если ты
побывал в аду, то не станешь об этом распространяться...
Гэбриэл резко повернулся ко мне. Его некрасивое лицо странно
исказилось, в глазах светилась непривычная искренность.
– Знаете, Норрис, я никогда не был в состоянии поверить в
Бога. Бога Отца, который создал зверушек и цветочки, который нас любит и о нас
заботится. Бога, который создал мир. В этого Бога я не верю. Но иногда помимо
моей воли я верю в Христа... потому что Христос спустился в ад... Настолько
глубока была его любовь...
