Даже теперь, в последний день моей прежней жизни, мне нужно
было убедиться. Я позвонил ей.
– Дженнифер!..
– Хью!..
Голос был тихий, с чуть заметной дрожью... Значит, все
правда.
– Прости, дорогая, я должен был услышать твой голос. Неужели
все это правда?
– Да, Хью! Это правда.
Мы должны были встретиться в аэропорту в Нортхолде.
Я тщательно побрился. Одеваясь, я все время тихонько
напевал. Лицо, которое я увидел в зеркале, было совершенно неузнаваемым от
полнейшего идиотского счастья. Это был мой день! День, которого я ждал тридцать
восемь лет. Я позавтракал, проверил билеты, паспорт и вышел к машине. За рулем
сидел Гарриман. Я сказал, что сам поведу машину. Он может сесть сзади.
Из проулка я повернул на магистраль. Машина то двигалась в
общем потоке, то выходила из него. Времени у меня было достаточно. Утро
выдалось просто великолепное! Чудесное утро! Специально для нас с Дженнифер.
Мне хотелось петь и кричать от радости.
С боковой улицы со скоростью сорок миль в час вылетел
грузовик; своевременно увидеть его и избежать столкновения было невозможно. Ни
нарушений с моей стороны... ни ошибочной реакции... Потом мне сказали, что
водитель грузовика был пьян. Какая разница, почему это произошло!
Грузовик ударил в борт моего «бьюика», разбил его вдребезги
и придавил меня обломками автомобиля. Гарриман был убит.
Дженнифер ждала в аэропорту. Самолет улетел... Я не
приехал...
Глава 2
Нет особого смысла описывать то, что произошло потом. К тому
же у меня в памяти не осталось ни подробностей ни четкой последовательности
событий. Затуманенное сознание, мрак, боль... В нескончаемом бреду я все шел по
бесконечным подземным коридорам и лишь изредка смутно понимал, что лежу в
больничной палате – мелькали врачи, медсестры в белых шапочках, я различал
запах антисептиков, поблескивание стальных инструментов, сверкающих стеклянных
столиков, проворно подкатывающих ко мне.
Сознание возвращалось медленно... В голове потихоньку
прояснялось... отступала боль... но еще не было никакого представления ни о
людях, ни о положении, в котором я находился. Больное животное четко ощущает
лишь боль и тот момент, когда она отступает. А у больного человека лекарства,
милосердно притупляя боль, одурманивают разум, усиливая путаницу чувств и
мыслей.
Но временами наступало просветление, и вот однажды мне
рассказали, что произошло.
Наконец я понял все – что я совершенно беспомощен... что
изуродован. Что я отныне навсегда выключен из нормальной жизни среди других
людей.
Иногда меня навещали. Приходил мой брат. Растерянный, он
мялся, ища слова и не зная, как и о чем со мной говорить. Мы с ним никогда не
были близки. А я не мог говорить с ним о Дженнифер. Но думал о ней постоянно.
Когда я стал поправляться, мне принесли письма.
Письма от Дженнифер.
Посещать меня разрешалось только близким родственникам. У
Дженнифер не было таких прав – формально она была всего лишь другом, «Хьюго,
дорогой, писала она, – меня не пускают к тебе. Я приду, как только разрешат.
Постарайся скорее поправиться. С любовью, Дженнифер».
«Не тревожься, Хью, – успокаивала она в другом письме. –
Главное – ты не погиб, остальное не имеет значения.
Скоро мы будем вместе – навсегда. Твоя Дженнифер».
Я написал ей неразборчивыми карандашными каракулями, чтобы
она не приходила – что не должна приходить. Что я мог предложить Дженнифер
теперь?
Я увидел ее только после того, как выписался из больницы и
оказался в доме своего брата. Во всех ее письмах звучала одна и та же нота. Мы
любим друг друга! Даже если я никогда не поправлюсь, мы должны быть вместе.
Она будет за мной ухаживать. У нас все же будет счастье...
не такое, о каком мы мечтали раньше, но все-таки счастье.
И хотя моим первым порывом было сразу разрубить этот узел,
сказать Дженнифер: «Уходи и больше никогда не приходи», – все же я колебался. Я
верил, как и она, что нас связывает не только физическая близость, что у нас
остается радость духовного общения. Конечно, для Дженнифер было бы лучше уйти и
забыть меня... но если она не уйдет?
Прошло много времени, прежде чем я уступил и разрешил
Дженнифер прийти. Мы часто писали друг другу, и наши письма в самом деле были
письмами любви, вдохновляющими... героическими...
И вот наконец я сдался.
Ну что же, она пришла.
Ей не разрешили пробыть долго. Думаю, уже тогда мы оба все
поняли, хотя и не признавались себе в этом. Дженнифер пришла снова. Пришла она
и в третий раз. Но больше я уже не в состоянии был выдержать. Третий визит
Дженнифер продолжался всего десять минут, но мне показалось, что прошло, по
крайней мере, часа полтора! Я с трудом поверил, когда после ее ухода посмотрел
на часы.
Не сомневаюсь, что она испытывала то же самое.
Нам нечего было сказать друг другу...
Да, вот так-то...
В конце концов оказалось, что ничего серьезного между нами
не было. Есть ли что-нибудь горше призрачного счастья? Единство взглядов,
взаимопонимание, когда мысль одного тут же подхватывалась другим, дружеское
участие – иллюзия... всего лишь иллюзия, рожденная взаимным влечением между
мужчиной и женщиной. Ловушка, расставленная Природой, – самая хитроумная, самая
совершенная из ее уловок. Между мной и Дженнифер существовало только
чувственное влечение – и оно породило столь чудовищный самообман. Страсть, только
страсть...
Это открытие вызвало во мне стыд и негодование. Я почти
возненавидел и себя, и Дженнифер. Мы растерянно смотрели друг на друга, и оба
на свой лад пытались понять, что же стало с тем чудом, в которое мы оба так
верили.
Я прекрасно сознавал, что Дженнифер молода и красива, но,
когда она говорила, мне было скучно. И я тоже вызывал у нее скуку. Мы уже ни о
чем не могли говорить, ничего не могли обсуждать с удовольствием.
Дженнифер продолжала упрекать себя за все, что произошло.
Меня это раздражало, казалось ненужным и отдавало истерикой. Зачем то и дело
твердить об этом?
Уходя в третий раз, Дженнифер заявила, бодро и настойчиво:
– Хью, дорогой, я очень скоро приду опять.
– Не надо, не приходи.
– Но я обязательно приду. – Голос Дженнифер звучал глухо,
неискренне.
