– Ради всего святого! Не притворяйся, Дженнифер! – заорал я
на нее. Все кончено! Кончено!
Она как будто не слышала и продолжала говорить, что посвятит
свою жизнь уходу за мной и что мы будем очень счастливы. Она уже настроилась на
самопожертвование, это меня и взбесило. Я с ужасом понял – Дженнифер сделает,
как сказала. Подумать только, что она постоянно будет рядом, болтая ни о чем,
стараясь быть доброй, бормоча жизнерадостные глупости... Меня охватила паника –
паника, рожденная слабостью и болезнью.
Я крикнул, чтоб она уходила, немедленно уходила прочь.
Дженнифер ушла. Она испугалась, – но в глазах ее читалось облегчение.
Потом, когда в комнату зашла моя невестка Тереза, чтобы
задернуть занавески, я заговорил с ней о Дженнифер.
– Вот и все, Тереза, – сказал я. – Она ушла... ушла...
Она ведь не вернется, правда?
– Нет, не вернется, – тихим голосом подтвердила Тереза.
– Как ты думаешь, это моя болезнь заставляет меня видеть
все... не правильно?
Тереза поняла, что я имел в виду. И ответила, что болезни,
подобные моей, по ее мнению, скорее помогают видеть вещи такими, какие они есть
на самом деле.
– Ты хочешь сказать, что теперь я вижу Дженнифер такой,
какая она есть?
Тереза ответила, что имела в виду не совсем это. По ее
мнению, теперь я вряд ли могу понять Дженнифер лучше, чем прежде, но зато я
сейчас точно знаю, как действует на меня ее присутствие.
Я спросил у Терезы, что она сама думает о Дженнифер. По
словам Терезы, она всегда находила Дженнифер привлекательной, милой, но
совершенно неинтересной.
– Как ты считаешь, она очень несчастна? – мрачно спросил я.
– Да, Хью, я так считаю.
– Из-за меня?
– Нет, из-за себя самой.
– Она продолжает винить себя в той аварии и постоянно
повторяет, что подобного никогда бы не случилось, если бы я не ехал на встречу
с ней. Но это же глупо!
– Да, пожалуй.
– Я не хочу, чтобы она себя этим изводила. Не хочу, чтобы
она была несчастна.
– Полно, Хью, – возразила Тереза. – Оставь ей хоть
что-нибудь!
– Что ты имеешь в виду?
– Ей нравится быть несчастной. Неужели ты до сих пор этого
не понял?
Мышление моей невестки отличается холодной ясностью, что
нередко приводит меня в замешательство. Я сказал, что ее замечание
отвратительно.
– Возможно, – задумчиво произнесла Тереза, – но теперь
сказанное мною не имеет значения. Тебе не нужно больше убаюкивать себя
сказочками. Дженнифер всегда нравилось сидеть и вздыхать, как все у нее плохо.
Она лелеяла эти мысли и взвинчивала себя. Однако если ей нравится так жить,
почему она не должна этого делать? Знаешь, Хью, ведь мы не смогли бы жалеть
человека, если он сам не испытывает жалости к самому себе. А жалость всегда была
твоей слабостью и мешала тебе видеть вещи в истинном свете.
Я испытал кратковременное удовлетворение, обозвав Терезу
крайне неприятной женщиной, на что она ответила, что, вероятно, я прав.
– Тебе никогда никого не жаль! – продолжал я.
– Нет, почему же, в известном смысле, мне жаль Дженнифер.
– А меня?
– Не знаю, Хью.
– И тот факт, что я – искалеченная развалина, которой
незачем жить, тебя никоим образом не трогает?
– Я не знаю, жаль мне тебя или нет. Значит, ты просто должен
начать жизнь сначала и построить ее в совершенно другом ключе. И это может быть
очень интересно.
Я объявил ее бесчеловечной, и она, улыбаясь, вышла из
комнаты.
Тереза мне очень помогла.
Глава 3
Вскоре мы переехали в Корнуолл.
Тереза как раз получила наследство от своей двоюродной
бабушки – дом в Корнуолле, в Сент-Лу. Лечивший меня врач настаивал на том,
чтобы я уехал из Лондона. Мой родной брат Роберт – художник-пейзажист, «с
извращенным», по мнению большинства людей, видением природы, был мобилизован во
время войны, как и большинство представителей его профессии, для службы в
сельском хозяйстве.
Так что все складывалось как нельзя лучше.
Тереза отправилась туда пораньше, чтобы подготовить дом к
нашему приезду, а меня (после того как я успешно заполнил множество анкет)
доставили туда в специальной карете «Скорой помощи».
– Ну как тут? – спросил я Терезу на следующее утро после
приезда.
Она уже успела во всем разобраться. Здесь, по ее словам,
существует три отдельных мирка. Во-первых, старая, выросшая вокруг гавани
рыбацкая деревня с домиками, крытыми шифером, с островерхими крышами, с
надписями на фламандском, французском и английском языках; во-вторых,
расположившийся за рыбацкой деревней современный туристический поселок: большие
роскошные отели, тысячи маленьких бунгало и множество пансионов, где кипит
бурная жизнь летом и замирает зимой. И наконец, в-третьих, замок Сент-Лу, где
правит леди Сент-Лу, престарелая вдова лорда, – ядро иного уклада жизни,
традиции которого извилистыми тропами и улочками тянутся к старинным домикам,
приютившимся в долине подле древних церквей. «В сущности, это местная знать», –
заключила свой рассказ Тереза.
– А куда мы относимся? – заинтересовался я.
Из рассуждений Терезы выходило, что мы относимся к местной
знати, потому что Полнорт-хаус принадлежал ее двоюродной бабушке, мисс Эми
Треджеллис, и он не был куплен, а перешел к ней, Терезе, по наследству, так что
мы «свои».
– Даже Роберт? – спросил я. – Несмотря на то, что он
художник?
С ним, по признанию Терезы, труднее. В летние месяцы в
Сент-Лу слишком много художников.
– Но он мой муж, – величественно заявила Тереза, – и, кроме
того, его мать из бодминской знати.
Я спросил Терезу, чем мы здесь будем заниматься. Вернее, чем
она собирается заняться. Что касается меня, то тут все было ясно: я всего лишь
наблюдатель.
Тереза, по ее словам, намеревалась участвовать во всем, что
происходит в Сент-Лу.
– А именно?
– В основном займусь политикой и садоводством.
Немного поработаю в «Женском институте»
[1]
и приму участие в
таких делах, как чествование солдат, вернувшихся домой. Но главное политика! В
конце концов, вот-вот начнутся всеобщие выборы.
