– Ты когда-нибудь интересовалась политикой?
– Нет, Хью, никогда. Мне это всегда казалось ненужным. Я
довольствовалась тем, что голосовала за того кандидата, который, по моему
мнению, мог принести меньше вреда.
– Позиция, достойная восхищения! – пробормотал я.
Но теперь Тереза решила приложить все усилия и заняться
политикой серьезно. Ей, разумеется, придется стать консерватором: владелец
Полнорт-хауса не может принадлежать ни к какой другой партии, к тому же мисс
Эми Треджеллис перевернулась бы в гробу, если бы ее племянница, которой она
завещала свои сокровища, проголосовала за лейбористов.
– Ну, а если ты сама считаешь партию лейбористов лучше?
– Я так не считаю. Я вообще разницы не вижу!
– В высшей степени честно! – заметил я.
Через две недели после того, как мы обосновались в
Полнорт-хаусе, леди Сент-Лу нанесла нам визит.
Она пришла вместе со своей сестрой, леди Трессилиан,
невесткой, миссис Бигэм Чартерно, и внучкой Изабеллой.
После их ухода я, совершенно ошеломленный, сказал тогда
Терезе, что они не могут быть настоящими.
Однако эти леди действительно были обитательницами замка
Сент-Лу. Прямо из сказки! Три ведьмы и заколдованная принцесса.
Эделейд Сент-Лу была вдовой седьмого барона, убитого в
Бурской войне. Оба ее сына погибли в Первую мировую, не оставив наследников по
мужской линии, хотя у младшего и была дочь – Изабелла. Поэтому титул перешел к
троюродному племяннику леди, живущему в Новой Зеландии, который и стал девятым
лордом Сент-Лу. Он был рад предоставить замок в аренду престарелой вдове
барона. Изабелла выросла в замке под присмотром и опекой родной бабушки и двух
двоюродных. Леди Трессилиан, овдовевшая сестра леди Сент-Лу, и миссис Бигэм
Чартерис, вдовствующая невестка, переехали в замок. Они поделили между собой
все расходы и таким образом смогли вырастить Изабеллу в замке, который три
старые леди считали по праву ее домом. Всем троим было за семьдесят, и они
чем-то напоминали трех черных ворон. У леди Сент-Лу было открытое худощавое
лицо с орлиным носом и высоким лбом. Леди Трессилиан – полная, круглолицая, то
и дело близоруко моргала маленькими глазками. Миссис Бигэм Чартерно, напротив,
отличалась сухопаростью. Вся троица производила впечатление эдуардианского
антиквариата: время для них словно остановилось. Все три дамы носили драгоценности
– потускневшие, старомодные, но, несомненно, подлинные. Драгоценностей было
немного, в основном броши – в виде полумесяцев, подков или звезд, пришпиленные
в несколько непривычных местах.
Так выглядели три старые леди из замка Сент-Лу. С ними пришла
Изабелла – самая настоящая заколдованная принцесса. Стройная, выше среднего
роста, с тонкими чертами удлиненного лица, высоким лбом и прямыми ниспадающими
пепельными волосами, она поразительно напоминала фигуру со старинного витража.
Ее нельзя было назвать ни по-настоящему хорошенькой, ни обаятельной, но было в
ней нечто такое, что делало ее почти прекрасной, однако то была красота былых,
давно прошедших времен, не соответствующая современным представлениям.
Лицо ее не отличалось ни живостью, ни свежестью, красота
аскетически-строгих линий, от которой веяло средневековьем. Впрочем ее лицо
нельзя было назвать невыразительным; в нем сквозило то, что я бы дерзнул
назвать не иначе как благородством.
После моего замечания о нереальности престарелых леди из
Сент-Лу я сказал Терезе, что девушка тоже выглядит ненастоящей.
– Принцесса, заточенная в разрушенном замке? – высказала
предположение Тереза.
– Вот именно! Она должна была приехать на мелочно-белом
коне, а не в стареньком «даймлере». Интересно все-таки, – добавил я, помолчав,
– о чем она думает?
Во время этого официального визита Изабелла говорила очень
мало. Она сидела выпрямившись, с милой, чуть рассеянной улыбкой. Вежливо
отвечала, если к ней обращались, или просто сидела молча. Впрочем, ей не было
надобности поддерживать разговор, так как старые леди почти полностью захватили
инициативу. Мне хотелось знать, явилась ли она к нам против своей воли и теперь
скучала – или ее заинтересовало появление в Сент-Лу чего-то нового.
Жизнь Изабеллы представлялась мне довольно однообразной.
– Ее что, совсем не призывали на военную службу и она все
время просидела дома? – спросил я Терезу.
– Изабелле только девятнадцать. После окончания школы она
служила в системе Красного Креста – водила машину.
– Школы? – Я был поражен. – Ты хочешь сказать, что она
училась в школе? В пансионе?!
– Да, в Сент-Ниниан.
Это удивило меня еще больше, потому что пансион Сент-Ниниан
дорогой и дающий по-настоящему современное образование, – а не какая-то там
школа с совместным обучением или какими-нибудь причудами. И уж конечно, не
модный пансион благородных девиц.
– Тебя это удивило? – спросила Тереза.
– Да, представь себе, удивило, – медленно произнес я. – Эта
девушка производит такое впечатление, будто она никогда не покидала дом и
воспитывалась в какой-то средневековой обстановке, не имеющей с двадцатым веком
никаких точек соприкосновения.
Тереза задумчиво кивнула.
– Да, я понимаю.
– Что лишний раз подтверждает, – вмешался в разговор Роберт,
– что главное – это среда. Ну и конечно, наследственность.
– Все-таки мне очень интересно, о чем она думает.
– Может быть, она и не думает вовсе, – заметила Тереза, Меня
рассмешило подобное предположение, но я продолжал размышлять об этой странной
девушке.
Как раз в этот период ко мне пришло полное, почти
убийственное осознание моего положения. До аварии я всегда был физически
здоровым, спортивным человеком, и меня раздражало все, связанное с болезнями и
уродством. Я, разумеется, был способен на жалость, но к ней всегда
примешивалось какое-то брезгливое чувство.
И вот теперь я сам стал объектом жалости и отвращения.
Прикованный к койке инвалид, с изуродованными ногами, прикрытыми пледом.
Внутренне сжавшись, я всей кожей, всеми чувствами ожидал
реакции окружающих на мое состояние. Какой бы ни была эта реакция, она всегда
причиняла мне боль. Добрый, сострадательный взгляд был для меня ужасен, но не
менее ужасным было и тактичное притворство, когда посетитель старался показать,
что все нормально и он ничего необычного не заметил. Если бы не железная воля
Терезы, я закрылся бы в своей комнате и никого не видел.
Противостоять Терезе, если она приняла определенное решение,
было нелегко. Она твердо решила, что я не должен стать затворником, и сумела
внушить мне, даже не прибегая к излишним словам, что, закрывшись в своей
комнате и превратив себя в некую таинственную персону, я просто-напросто
привлеку к себе внимание и это будет саморекламой. Я понимал, что она на самом
деле затеяла и зачем, но тем не менее подчинился. С мрачной решимостью я
вознамерился доказать Терезе, что смогу все вынести, чего бы мне это ни стоило!
Сострадание, сверхдоброту в голосе; старание добросовестно избегать в разговоре
всякого упоминания об авариях, несчастных случаях и болезнях; попытки делать
вид, что я такой, как другие люди, – все я переносил с каменным лицом.
