— Неужели он решил расстаться со своими книгами? Очень странно. Какая муха его укусила, вы не знаете, Шарль?
— Нет… Продать книги — это вряд ли. Он бы мне сказал.
— Странно, что кузен запаздывает, — снова перевел взгляд на Виктора Уоллере. — Обычно он по-военному пунктуален. Мы с ним живем в одном доме, но у нас разное расписание. Быть может, у него встреча.
— Именно так, месье дю Уссуа в Медоне, с профессором Гере, — сообщил Шарль с некоторым раздражением. — Он составляет доклад для журнала «Вокруг света». Ловите момент, Алексис. Вы можете загнать месье Легри свои книжки и купить камни!
— «Загнать»! Когда вы только научитесь нормально выражаться? Я хочу их продать.
Шарль Дорсель уставился на Алексиса Уоллерса с откровенной неприязнью. Он говорил с легким акцентом, происхождение которого Виктору не удавалось распознать.
— Загнать или сбыть, главное — цена, не так ли? — И Дорсель подмигнул Виктору. — Месье Легри, глядите, — он указал на невысокого сутулого человечка с черным портфелем подмышкой, — это месье Лакасань, бывший смотритель музея. Он безуспешно разыскивает «Смешные драгоценные камни» Поклена,
[46]
у вас случайно не найдется этой вещицы?
— Нет ничего невозможного, — рассмеявшись, ответил Виктор. — Один клиент с пеной у рта доказывал мне, что автором «Рассуждения о методе» является не Декарт, а некий Картезий.
[47]
— Мы это обсудим, — обронил Алексис Уоллере, — но месье дю Уссуа не имеет права опаздывать на занятия со студентами.
— Что ж, в таком случае, прощаюсь, — объявил Виктор.
У улицы Кювье он остановился, вернулся назад, придал лицу тупое выражение, подошел к сторожу и вцепился ему в рукав:
— Такие красивые часы… Я бы оставил их себе, да мой товарищ уверил меня, будто они принадлежат месье дю Уссуа. Мой долг вернуть их!
— Вам придется подождать, у месье в три часа начались занятия.
— Нет, дю Уссуа вернулся домой из-за приступа мигрени.
— Оставьте часы, я ему передам, — проворчал сторож.
— За кого вы меня принимаете, старина? Не то чтобы я не доверял вам, но на мне лежит моральная ответственность…
— А кто докажет, что вы сами, месье, не приберете часики себе?..
— Что?! — вскричал Виктор. — Вы осмеливаетесь сомневаться в порядочности Гийома Эльзевира, главного специалиста по термитам? Я запрещаю…
— Ну-ну, придержите коней, — проворчал сторож и сверился со списком. — Мсье дю Уссуа живет на улице Шарло, двадцать восемь.
Тут Виктор заметил выходящего из здания Алексиса Уоллерса и поспешил скрыться.
…Таша услышала, как в замочной скважине повернулся ключ, и поспешно спрятала письмо, которое уже выучила наизусть.
Она пересела к мольберту и изобразила глубокую сосредоточенность. Сердце глухо стучало в груди. Завтра! Завтра она бросится к нему в объятия — после стольких лет разлуки!
Она почувствовала, как губы Виктора коснулись ее волос и шеи, но не осмелилась повернуться, опасаясь, что он заметит, как она взволнована.
— Дорогая, переоденься. Мы ужинаем в ресторане. Ты пишешь портрет мадам Пиньо?
Виктор прошел к умывальнику, умылся, вытер лицо полотенцем, вернулся к Таша и обнял ее за талию.
— Давай съездим куда-нибудь вдвоем. Как насчет Бретани? Там прекрасный свет, ты сможешь писать на свежем воздухе.
— Я не… — она замялась, — Виктор, я уезжаю. Это такая удача, выставка… в Барбизоне, и…
— Когда ты узнала о ней?
— Совсем недавно.
— Может, мне поехать с тобой? Я бы фотографировал там пейзажи.
— Ты же занят в лавке.
Он кивнул и обнял ее еще крепче:
— Ну да, но ведь Барбизон — не в Америке.
— Дорогой, не обижайся, но ты ведь занимаешься фотографией в одиночку, кстати, как и расследованиями. Я — из того же теста.
— Понимаю, — сконфуженно произнес Виктор. — Прости, это сильнее меня, но я не испытываю ни малейшей симпатии к художникам, с которыми ты якшаешься.
— Именно поэтому тебе лучше со мной не ехать.
Виктор помрачнел, словно мальчишка, который потянулся за сладостями и получил по рукам. Ему хотелось постоянно видеть Таша, его восхищал каждый ее жест, каждое слово. Он испытывал неистовое желание обладать ею безраздельно и чувствовал, что, отпустив, утратит часть самого себя.
Таша же поняла, что решимость оставляет ее. Впервые она испугалась, что может потерять Виктора.
— Это всего на три дня, — прошептала она.
Они стояли лицом к лицу, и она уже готова была рассказать ему правду. Но тут он наклонился и поцеловал ее в щеку, избавив от необходимости принять решение.
— Давай-ка, одевайся.
Она улыбнулась. У него потеплело на сердце, и тревога улетучилась.
Месье Риве остановился у входа в церковь Сент-Эсташ, перекрестился и свистом подозвал пса, задержавшегося у уличного фонаря. Вечерний моцион приносил месье Риве много положительных эмоций. Он любил этот вечерний час, когда, поужинав в комнатке позади галантерейной лавки, которую держал вместе с супругой, ненадолго становился свободным человеком. Вместе с Милордом они бродили по улицам, в зависимости от настроения и дум выбирая разные маршруты. Иногда направлялись к рынку Лe-Аль, порой прогуливались по кварталу Маре, а в этот раз по взаимному согласию выбрали улицу Турбиго. «Прогулка с папой», как называл ее сам месье Риве, привела их к улице Гранд-Трюандри, с которой была связана легенда о несчастной девушке Агнесс Хельбик, жившей во времена правления Филиппа-Августа. Она решила, что возлюбленный предал ее, и утопилась. Месье Риве был любителем старинных трагических историй и, пока Милорд рысцой перебегал от фонарей к деревьям, вынюхивая собачьи новости, воображал себя героем какой-нибудь легенды.
Он прошел мимо Милорда, уткнувшегося носом в какое-то подвальное окошко, и собирался уже перейти улицу, но тут пес принялся яростно лаять. Месье Риве, заинтересовавшись, повернул обратно. Лай Милорда перешел в странное повизгивание.
— Что такое? Напал на склад колбасы?
Милорд подпрыгнул, обежал несколько раз вокруг хозяина и заскулил.
Месье Риве, кряхтя, наклонился и заглянул в подвал. Он с трудом различил в полумраке груду ящиков и каких-то предметов мебели.
Что-то зашевелилось там. Крысы. Они шныряли у кучи тряпья, очевидно, в поисках поживы. Откуда-то вышмыгнула третья, за ней — четвертая. В слабом свете уличного фонаря сверкнули острые зубы: видно, крысы нашли себе ужин. Месье Риве передернуло. Он вспомнил, что за сезон одна крыса приносит десять детенышей и что, как гласит все та же легенда, дети несчастной утопленницы были прокляты Всевышним: у них выросли усы, руки-ноги превратились в лапки, и их многочисленное потомство расселилось по сточным канавам.
