— Нет, конечно же нет, месье. Но дело в том… Понимаете, я должен составить полный отчет. Судмедэксперт установил, что смерть наступила примерно за шестьдесят два часа до момента обнаружения тела. Это отсылает нас к пятнице. Определить точное время смерти проблематично. Итак, в пятницу вы были здесь…
— Месье Дорсель и я весь день разбирали записи Антуана.
— Позвольте возразить, Алексис, — заметил Шарль Дорсель, — утром вы отсутствовали.
— Ах, да! Так и есть. Я встречался с коллегой на бульваре Сен-Жермен. Он подтвердит.
— А как насчет вас, месье Дорсель? — повернулся к нему инспектор.
— А я был тут. Спросите у прислуги.
— Хорошо, хорошо, — одобрительно пробормотал инспектор, засовывая леденцы обратно в карман, — не буду вам больше докучать. По моему мнению, месье дю Уссуа стал жертвой гнусного преступления, и…
— Прошу прощения, — перебил его Алексис Уоллере и распахнул дверь.
За ней кто-то стоял, вжавшись в стену.
— Фортунат, что вы тут вынюхиваете?
Фортунат де Виньоль подскочил, как ужаленный, и его шейный платок упал на пол. Он прижал кадило к груди и медленно попятился. Алексис расхохотался.
— Что это за запах? Никак, опиум?
— Смейтесь-смейтесь, господин фанфарон, — огрызнулся Фортунат, — хорошо смеется тот, кто смеется последним.
— Мы об этом еще поговорим, а сейчас вам пора спать, — сурово произнес Алексис, беря Фортуната под локоть.
— Изыди, интриган! Это все из-за той проклятой штуковины! К ней вообще нельзя прикасаться, слышишь? Господи, спаси и помилуй Твоего смиренного раба! Помоги мне найти способ уберечь всех нас от колдовства!
Фортунат почти беззвучно прошептал последние слова: ему не хватало воздуха. Он развернулся и поковылял прочь.
— Эй, Фортунат, постойте! Вы уронили…
В ответ раздался скорбный глас:
— Господи, скажи им, чтобы они никогда не трогали эту вещь! Скажи им!
Алексис наклонился, подобрал платок, глянул на него, скомкал и небрежно сунул в карман.
— Старик окончательно свихнулся, — тихо произнес женский голос.
Алексис вздрогнул и обернулся.
— Вы были здесь?
— Да. Инспектор решил сделать перерыв.
— Как Габриэль?
— Прилегла. Я распорядилась насчет церебрина.
…Фортунат проснулся с ощущением, что ему трудно дышать. В первый момент он подумал, что это любимый ретривер лежит у него на груди, и ему даже показалось, что он слышит шумное дыхание собаки. Старик хотел приласкать Ангеррана, но протянутая рука шарила в пустоте. Только тогда он вспомнил, что его верный друг лежит в подвале, на льду.
«Я последний».
Внезапно он почувствовал себя одиноким и смертельно уставшим. Волна ностальгии подхватила его.
«Ах! Если бы молодость знала, если бы старость могла!
[56]
»
Что за прелесть была эта Аделина, когда он встретил ее в театре на премьере «Чаттертона»!
[57]
А очаровательная Мими Роз из «Опера Комик»? Она так мило пела этот романс…
Уж пожить умела я!
Где ты, юность знойная?
Ручка моя белая!
Ножка моя стройная!
[58]
— дребезжащим голосом протянул Фортунат и принялся подсчитывать свои неисчислимые победы на любовном фронте, пока не добрался до скорбного поражения, после которого оказался в плену позднего брака с Мелен ле Эрон, принесшего неблагодарную и строптивую дочь. Воспоминание об Эрон
[59]
почему-то вызвало у него какое-то неприятное воспоминание. Цапля… аист… Кусок шелковой ткани, из которого он сегодня изгнал дьявола и сделал себе шейный платок. Где он?
Старик вылез из постели, зажег свечи, расставленные под профилем Людовика XVI, перетряхнул брошенную на ковре одежду. Ничего. Платок с аистами исчез.
Шорох за дверью. Фортунат замер.
— Кто там? — выдохнул он.
Тишина.
— Я знаю. Это он, — хриплым голосом произнес Фортунат.
Он крался по темной улице, тяжелая сумка оттягивала правое плечо. Неверный свет свечи падал на засыпанную мусором мостовую. Ноздри щекотал затхлый запах. Это убийство далось ему куда труднее, чем другие. Отдаться на волю Всевышнего оказалось так же трудно, как когда-то подвергнуть себя бичеванию. Он умел подвергать плоть умерщвлению, и рука его не дрожала — не пристало испытывать робость тому, на чьи плечи Небеса возложили столь священную миссию. Но сколько же слез он пролил перед тем, как принять свою избранность, какие бури бушевали в его душе! Иногда божественное откровение разжигало в нем ярость, звучало, как приказ. Подчиняться ему сделалось его моральным долгом. Но сегодняшнее убийство… Нет, оно далось ему непросто.
Вытянув шею, устало моргая, он вышел к реке, вдоль которой шуршали ветвями деревья. Тихое дыхание спящего города нарушали лишь плеск воды у опор моста да скрип баржи, пришвартованной к причалу, где прачки стирали белье.
Мимо проплыла лодка, направляясь к ратуше, и громкий стук весел заглушил тихий всплеск.
Он испытывал невообразимое облегчение оттого что удалось преодолеть отвращение. Однако дело еще не было завершено: предстояло замести следы.
Он шел довольно долго, пока не очутился в глубине заросшего одуванчиками двора.
Пещера. Влажная, зловонная. Ходили слухи, что во время строительных работ на территории, принадлежавшей когда-то храмовникам, здесь нашли гроб с телом человека в одеянии тамплиера. Судя по аграфу,
[60]
он был главой ордена.
Миссия еще не завершена. Но она станет великой победой.
Внезапно что-то задело его ногу. Крыса! Она проворно нырнула в дыру между камней. Идеальный тайник!
Он затолкал туда сумку, набрал полные пригоршни глины и замазал ею щель. И вышел на свежий воздух.
Силуэты двух человек вырисовывались на фоне стены церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа. Мужчина осенил себя крестным знамением, бросил монетку в кружку для пожертвований, взял свечу и преклонил колени в молитве.
— Господи, Твое Евангелие да направит меня по пути истинному. Господи, вооружи Твоего посланника! Да выжгу я ту язву, что обезобразила Твое творение.
