— Чудесно! Это достойно «Рокамболя»!
[90]
Супруги занялись каждый своими делами. Айрис решила написать вторую сказку — про ослика, который мечтал участвовать в дерби, а Жозеф думал о том, что зря не сделал свою героиню Кармеллу рыжеволосой красавицей наподобие Таша. Он почему-то вдруг вспомнил свою первую любовь — Валентину де Пон-Жубер, но тут же спохватился и решил написать Эмилю Золя. Увлекшись сочинением вступления, он не замечал, как чернила с ручки капают на бумагу, оставляя кляксы.
Мишлин Баллю метала громы и молнии. Этот тип с жандармской рожей затоптал грязными ботинками только что вымытую лестницу! Она постучалась в дверь к Пиньо и, когда на пороге появилась Эфросинья, начала горько сетовать на наплевательское отношение к ее труду и больной спине.
— Этот мерзкий бородач поднялся к вам!
— Лакей? Редкий болван! Они с нашей недотепой Зульмой — та еще парочка!
Повосклицав «вы сами это сказали» и «навязались же на мою бедную голову эти глупцы», достойные дамы помирились. А получив приглашение вместе читать по вечерам новую главу из романа Жозефа, мадам Баллю только что в объятия Эфросинью не заключила.
К моменту, когда Виктор вошел в квартиру, Таша уже успела переодеться и накрыть на стол. Она наградила мужа долгим поцелуем, а потом призналась, что отвратительно повела себя с Мими.
— Бедняжка разорилась на шоколад. Ты совсем вскружил ей голову.
— Да ты ревнуешь! Как мило, что на сей раз не я, а ты поддалась этому недостойному чувству.
— Твои прегрешения все равно куда хуже. Ты когда-нибудь прекратишь заговаривать мне зубы и вешать лапшу на уши? Лгун, обманщик!
— Мы не так долго женаты, чтобы ты устраивала мне сцены, дорогая.
Таша переключила внимание на Кошку, перетаскивавшую свое потомство из гардероба Виктора в туалетную комнату:
— Давай, давай, прячься, ты всегда так делаешь. Тебе повезло — ты не живешь со спесивым самцом, который относится к тебе, как к мебели! — воскликнула она.
Виктор обнял жену и прошептал ей на ухо:
— Кого мы облагодетельствуем нашими пушистиками?
— Инспектор Лекашер вполне достоин получить одного в подарок…
— Не уверен.
— А Рауль Перо?
— Рауля мы, пожалуй, сумеем уговорить, черепаха у него уже есть… Кто еще приходит тебе на ум?
— Кандидатов хоть отбавляй: Андре Боньоль, Мирей Лестокар — она нам обязана, мадам Баллю, Эфросинья, хозяйка «Потерянного времени»…
— Неужто на свете так много кошатников? Невероятно! В любом случае, надеюсь, это больше не повторится.
— О чем ты?
— О массовом нашествии хищников на наш дом.
— Придется что-нибудь придумать, — ответила Таша, покусывая ноготь большого пальца. — Бедная Кошка, будем запирать ее в «горячие» денечки.
— А как мы узнаем об их наступлении?
— Когда придет время, попробую тебе объяснить, — хихикнула Таша.
ЭПИЛОГ
Жильятт пулей вылетел из дверки кошачьего лаза во двор и долго принюхивался к сухому воздуху. Короткие ливни задержали приход весны, но она уже вовсю готовилась вступить в свои права. У подножия стены расцвел одуванчик. Жужжал какой-то жук. Бархатистый мох зазеленел на соломенной крыше, где кот проложил себе тропу на конек. В окруженном изгородью саду, на низкорослых кривых яблонях, набухли почки. А главное — вернувшийся домой хозяин трудился без устали, как пчела.
Да, работы Корантену Журдану хватало! Нужно было подрезать виноград и плющ на фасаде дома, убрать навоз, в котором с упоением копошились куры, вычистить конюшню и побелить в доме стены: сквозь растрескавшуюся штукатурку уже проглядывала обрешетка и желтая глина. Все эти хлопоты на время спасали его от мыслей о пережитом в Париже, однако воспоминания все равно возвращались, терзая душу.
Очнувшись после схватки в гроте, он укрылся за валуном и снова лишился чувств. Из забытья его вывели взволнованные голоса. Он открыл глаза, увидел перепуганную кормилицу с двумя малышами и с трудом поднялся на ноги. Отряхнул пыль с картуза, поднес ладонь к лицу и по ужасу в глазах женщины и детишек понял, что ссадины кровоточат.
— Ничего страшного, все пройдет, — пробормотал он, вернулся к пустому гроту и намочил платок в ручье, чтобы обтереть лоб и щеки.
Нужно, не заходя за вещами, бежать на вокзал и садиться в первый же поезд на Шербур, ведь полиция может обвинить его во всех убийствах, которые он не сумел предотвратить. Увидеть на прощанье свою сирену? Показаться ей избитым, в синяках, в грязной изодранной одежде, и прочесть на ее лице безразличие, насмешку, даже подозрения? Нет, это было выше его сил. Он вырвет ее образ из сердца, как поступил с Клелией, и не станет думать о ней при свете дня, а ночью… что же, пусть теперь в сновидениях ему являются обе.
Когда он приехал, матушка Генеке встретила его встревоженным кудахтаньем. В хорошеньком же виде он возвращается из столицы! Она настояла на том, чтобы смазать кровоподтеки маслом, и выместила гнев на мисках и котелках. Корантен едва дождался, пока она уйдет, чтобы принять ванну.
Утром он очистил от плесени гранитный желоб у колодца. Потом пообедал вареным мясом с хлебом, запил еду сидром, засучил рукава, поплевал на ладони и уже собирался продолжить свои занятия, как вдруг услышал стук колес. Он узнал серую кобылу папаши Пиньоля. Неужели старик собрался наконец починить кровлю? Двуколка остановилась возле калитки, из нее вышла женщина, кровельщик подал ей большой баул из жаккардовой ткани и махнул кнутом на прощание.
Корантен приставил ладонь козырьком ко лбу. Она шла к нему, закутанная в широкий плащ из темного бархата, с накинутым на голову капюшоном. Остановилась в двух шагах, опустила баул на землю и замерла.
Он не мог сдвинуться с места: на мгновение ему показалось, что воображение сыграло с ним злую шутку. Но это действительно была она — живая и возмутительно прекрасная.
— Мы так и будем тут стоять? Я продрогла до костей. И проголодалась.
Он поспешно подхватил ее баул.
Они вошли в дом, где в очаге догорал огонь. Софи Клерсанж обвела взглядом комнату.
— Значит, вот где вы обитаете? Настоящая берлога! Ну что же вы, подбросьте дров, согрейте гостью!
Не говоря ни слова, Корантен подложил в очаг поленья и через трубочку из бузины начал раздувать огонь. Когда пламя разгорелось, он подошел к двери, задвинул засов, приткнул к кошачьему лазу перевитые соломой ветви дрока и повернулся к Софи. Она стояла у огня, даже не сняв плаща, только откинула на плечи капюшон.
