Проведав собак, Гюго не спешил возвращаться к гостям: он постоял немного, глядя на свой маленький замок, копию дворянской усадьбы XVI века, возведенный во времена Второй Империи по чертежам его деда. Чересчур много башенок и столько окон, что ни одна прислуга в доме не задерживается… Последняя, мадам Бонефон, осталась в услужении у Мальпера только потому, что нашла компромисс: она мыла половину окон осенью, а другую весной.
— Куда он запропастился, этот Апорт! — воскликнула Ида. — Вечно он занят своими собаками! А на кухне дожидаются два торта-безе с лимоном, да и суфле с ромом скоро наверняка опадет.
— Ты же знаешь, Гюго обожает животных. Только не вздумай назвать его этим прозвищем в глаза — он его терпеть не может!
— А что такого?! Я же не обижаюсь, когда меня зовут Восьмушкой!
[1]
— Тебе это подходит! В отличие от меня: думаешь, приятно, когда тебя называют Ни-То-Ни-Се?
— Кстати, я забыла, а какие прозвища у остальных? — поинтересовалась Ида. — Я восемь лет не посещала эти ваши собрания, а сегодня приехала только ради тебя.
— Так заведи записную книжку! Смотри: вон тот старик, такой упитанный, что стоит у камина, это Виржиль Сернен. Редкий бабник, что, впрочем, не помешало ему сделать шестерых детей. Его жена, бедняжка, родами и умерла. Ну, дочерей-то он уже всех замуж пристроил. И теперь, несмотря на постоянные боли, изображает Дон Жуана.
— Боли? А что с ним такое?
— Почечные колики. Приступы случаются у него каждые три-четыре месяца. А прозвали его Мухоловкой!
— Почему?
— Он — любитель земноводных. У него в ресторане стоят аквариумы со всякими ящерицами и змеями… Тьфу, какая гадость!
— О, а вон та пара мне знакома! Это Рен и Лазар Дюкудре! Они держат магазин игрушек, и прозвали их Юлой и Волчком. А старикашка с волосами желтоватого цвета… погоди, как его… Ах да, Максанс Вине!
— По прозвищу Макс Большое Ухо. Он глуховат и вечно пристает ко всем цитатами из Марка Аврелия… Ну вот, а остальных-то ты вспомнила, наконец?
— Не всех.
— Я не собираюсь их перечислять! О, посмотри на того чудака, прямо Плакса Жан!
[2]
Выплывшая из-за облака луна осветила большой парк, вдалеке переходящий в лес. Собеседницы заулыбались. На самом деле они неплохо относились друг к другу, возможно потому, что редко виделись и не были соперницами.
Максанс Вине показался в проеме двери, ведущей на террасу.
— Вот вы где! Вас все ищут. Необходимо ваше присутствие.
— Мы тут дышим свежим воздухом. Апорт вернулся?
— Нет. Партия окончена. Эварист считает, что нам надо снова собраться в столовой.
— Зачем? Он все-таки намеревается произнести свою нудную речь?
Дамы неохотно поднялись и направились в комнату, где стояли крепкий стол и скамьи, на которых расселись приглашенные.
— А кто такой Эварист? — шепотом спросила Ида у подруги.
— Неужели не помнишь? Его прозвали Гриб, потому что он работает на ферме, где выращивают шампиньоны. Рыжий такой, ему около пятидесяти.
— Нет, не припоминаю, видно, мы с ним редко встречались!
— А где Максанс? — воскликнул тщедушный человек с редкими волосами и бледно-рыжими бакенбардами, перебирая стопку выцветших листов бумаги.
— Мы его не ели, Деода.
— Кто такой этот Деода? — спросила Ида у подруги.
— Ты меня совсем замучила, Ида. Деода Брикбек, или Гринвич, служит в обсерватории. Кстати, его сердце свободно!
— Нет уж, лучше остаться старой девой, чем выйти за такого замуж, — пробормотала Ида, усаживаясь рядом с пышной Рен Дюкудре.
— Кстати, я отлично помню, что на похороны Эмиля Легри приехали не все. Не было Юлы, Волчка и Поршня, — заявила Сюзанна.
— Сюзанна, оставьте это ребячество, давайте называть друг друга по именам, — заявил один из гостей, несмотря на морщины, выглядевший моложаво и одетый в элегантный костюм с галстуком.
— Послушайте, Донатьен, мне кажется, вы забываете, что эти прозвища придумал не кто иной, как Эмиль. Кстати, себя он называл Кавардаком.
[3]
Я понимаю, вам не по душе прозвище Поршень, тем не менее, именно благодаря связям Эмиля вам досталась должность заместителя начальника Западного вокзала.
Лазар Дюкудре, он же Волчок, коротышка, похожий на сахарную голову, к которой приделали козлиную бородку, бросил на говорившего недовольный взгляд.
— Ну конечно, ведь именно поршень
[4]
приводит машину в движение, — с намеком заметила Сюзанна.
Донатьен Вандель побледнел и отвернулся.
— Да ладно тебе, — проворчала Ида. — Скорей бы все это закончилось! Я проголодалась… Чем он там занимается, этот Гюго?
Гюго Мальпер обошел все вольеры, удостоверился, что у питомцев полные миски, и задержался около своей любимицы, Пишетты,
[5]
толстой спаниелихи, похожей на кувшин.
— Ах, если бы ты знала, Пишетта, как мне осточертели эти паразиты! — прошептал он, почесывая собаку за ухом.
В соседнем вольере жалобно заскулила такса.
— Тихо, Эдип! Я зайду к тебе в другой раз, а сейчас мне, увы, придется вернуться к гостям.
Донатьен Вандель умирал от скуки. Он согласился принять участие в этой церемонии только ради своей сестры Бернадетты, которая мечтала о том, что его повысят, и из заместителя начальника он станет начальником вокзала. «Поезжай, Донатьен, и постарайся понравиться господину Мальперу, тогда он окажет тебе протекцию». И Вандель поехал, скрепя сердце.
Он взглянул на Эвариста Вуазена, который готовился произнести речь, и снова погрузился в мысли о брошюре, которую недавно нашел у букиниста. Ее напечатало в Льеже в 1870 году издательство «Вайан Гарман», и в ней излагалась программа поставки спальных вагонов для европейских железнодорожных компаний. Этот ценный исторический документ должен был пополнить коллекцию Ванделя, в которой уже были модель железнодорожного состава Марклина и вагона Пульмана, а также номер «Монд иллюстрэ» за 1870 год с изображением интерьера спального вагона. Один из отставных служащих подарил ему комплект фотографий: там были и почтовый вагон, и переход через пути, и стрелка, и железнодорожные знаки, и станционное здание, и туннель. У Донатьена Ванделя была заветная мечта — купить билет в спальный вагон «Восточного экспресса» и, забыв о службе и семье, отправиться куда-нибудь далеко-далеко…
