Глава 1
Немалого труда стоило мне выбрать день и час, с которого
надо начать рассказ, но я наконец остановил свой выбор на одной из сред, когда
мы собрались ко второму завтраку. Беседа в общем не касалась того, о чем я
собираюсь рассказать, но все же в ней промелькнуло нечто, оказавшее влияние на
последующие события.
Разделавшись с куском вареного мяса (надо сказать, на
редкость жесткого), который мне пришлось разрезать как хозяину дома, я вернулся
на свое место и с горячностью, отнюдь не приличествующей моему сану, заявил,
что тот, кто убьет полковника Протеро, поистине облагодетельствует мир.
Мой юный племянник, Деннис, тут же выпалил:
– Тебе это припомнят, когда найдут старика плавающим в
луже крови. Вот и Мэри покажет на тебя, верно, Мэри? Скажет на суде, как ты
кровожадно размахивал кухонным ножом!
Мэри служит у нас временно, в надежде на лучшее положение и
более солидный заработок, – она громко, официальным тоном объявила:
«Зелень» – и с воинственным видом брякнула треснутое блюдо под нос Деннису.
Моя жена сочувственно спросила:
– Он тебя очень замучил?
Я не сразу нашелся с ответом, поскольку Мэри вслед за
зеленью сунула мне в лицо другое блюдо, с крайне непривлекательными
непропеченными клецками.
– Благодарю вас, не надо, – сказал я, после чего она
грохнула блюдо с клецками на стол и вылетела из комнаты.
– Какая я ужасная хозяйка – просто беда, – сказала моя
жена, и мне послышались нотки искреннего раскаяния в ее голосе.
Я был с ней совершенно согласен. Жену мою зовут Гризельда –
имя для жены священнослужителя в высшей степени подходящее
[1]
.
Но на этом все подобающие ее положению качества и исчерпываются. Кротости в ней
нет ни капли.
Я всегда придерживался мнения, что священнику лучше не
жениться. И по сию пору остается тайной, как мне взбрело в голову умолять
Гризельду выйти за меня замуж – всего через двадцать четыре часа после нашего
знакомства. Как я полагал до того, женитьба – серьезнейший шаг, который требует
длительного обдумывания и подготовки, и самое важное в браке – сходство вкусов
и склонностей.
Гризельда моложе меня почти на двадцать лет. Она
поразительно хороша собой и абсолютно не способна серьезно относиться к чему бы
то ни было. Она ничего не умеет толком делать, и жить с ней в одном доме –
чистое мучение. Весь мой приход для нее что-то вроде цирка или зверинца, созданного
ей на потеху. Я попытался сформировать ее ум, но потерпел полную неудачу. И все
более и более убеждаюсь в том, что служителю церкви подобает жить в
одиночестве. Я не раз намекал на это Гризельде, но она только заливалась
смехом.
– Дорогая моя, – сказал я, – если бы ты хоть
чуточку постаралась...
– Да я стараюсь, – откликнулась Гризельда. –
Только, знаешь, мне кажется, что чем больше я стараюсь, тем хуже получается.
Ничего не поделаешь – я не создана для домашнего хозяйства. Я решила, что лучше
бросить все на Мэри, примириться с неудобствами и питаться этой неудобоваримой
гадостью.
– А о муже ты подумала, радость моя? – укорил я ее и
добавил, следуя примеру лукавого, который цитировал Священное писание ради
своих целей: – Она устраивает все в доме своем...
– Но ведь тебе сказочно повезло: тебя не бросили на
растерзание львам, – живо перебила Гризельда. – А то еще и на костер
мог бы угодить
[2]
. Стоит ли поднимать шум из-за невкусной еды и
невыметенной пыли с дохлыми осами! Расскажи-ка мне лучше про полковника
Протеро. У ранних христиан было одно преимущество – они не додумались еще
завести у себя церковных старост
[3]
.
– Надутый старый грубиян, – заметил Деннис. –
Недаром первая жена от него сбежала.
– По-моему, ничего другого ей и не оставалось, –
сказала моя жена.
– Гризельда! – строго оборвал ее я. – Я не
потерплю, чтобы ты говорила подобные вещи.
– Ну, милый, – с нежностью сказала жена. –
Расскажи мне про него. Из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Может, из-за мистера
Хоуза, из-за того, что он ежеминутно кланяется, кивает и крестится?
Хоуз – мой новый помощник. Он прослужил в нашем приходе чуть
больше трех недель, придерживается правил Высокой Церкви
[4]
и
постится по пятницам. А полковник Протеро – непримиримый противник всех и
всяческих ритуалов.
– На этот раз – нет. Хотя походя он и об этом упомянул. Нет,
все неприятности начались со злосчастной фунтовой бумажки миссис Прайс Ридли.
Миссис Прайс Ридли – достойный член нашей общины. Во время
ранней обедни в годовщину смерти своего сына она положила в кружку для
пожертвований фунтовую банкноту. Позже, читая вывешенную для сведения паствы
справку о пожертвованиях, она была поражена в самое сердце тем, что самой
крупной банкнотой значилась бумажка в десять шиллингов.
Она пожаловалась мне, и я вполне резонно заметил, что она,
должно быть, запамятовала.
– Мы все уже не так молоды, – добавил я, стараясь как
можно тактичнее уладить дело. – Годы берут свое, от этого не уйдешь.
Как ни странно, мои слова оказали противоположное действие.
Она заявила, что творятся странные вещи и она чрезвычайно удивлена, что я этого
не замечаю. После чего миссис Прайс Ридли, как я догадываюсь, явилась с жалобами
к полковнику Протеро. Протеро из тех людей, которые обожают скандалить по
любому поводу. Он и устроил скандал. К сожалению, для скандала он выбрал среду.
А я утром по средам даю уроки в церковной дневной школе, и это превращает меня
в комок нервов, так что я до конца дня не могу прийти в себя.
– Что ж тут такого – надо же и ему хоть чем-то
развлечься, – сказала моя жена с видом праведного и беспристрастного
судьи. – Около него никто не увивается, называя его нашим дорогим
викарием, и никто ему не дарит жутких расшитых туфель, а к Рождеству – теплых
ночных носочков. И жена и дочь на дух его не переносят. Наверно, ему приятно
хоть в чем-то почувствовать себя важной персоной.
