Очевидно, что Пераплана раньше занимался, да и теперь тоже занимается, грязными делами — наркотики или что-нибудь еще похуже. Чтобы убедиться в этом, достаточно было бы заглянуть в его бухгалтерские книги, особенно в те, которые он ведет сам и которые, как и любой коммерсант, прячет с тем же тщанием, с каким женщины укрывают от посторонних взглядов некоторые части своего тела. Шесть лет назад — наверняка в самом начале его преступной деятельности — кто-то его в этой деятельности уличил. Возможно, даже пригрозил сделать некоторые факты достоянием гласности. Не исключена также попытка шантажа. Лично я склоняюсь к этой последней версии. В общем, какова бы ни была причина, Пераплана или его приспешники убили того типа, о котором идет речь. Пераплана был и остается человеком влиятельным, однако не настолько, чтобы избежать наказания за убийство в случае, если оно будет раскрыто, а дело, видимо, к этому шло. И тогда он решил прикрыть свое преступление другим, причем таким, чтобы власти согласились положить дело под сукно, незаметно похоронив вместе с ним и то, первое, дело, с ним, как будет казаться, связанное. И тогда он задумал новое преступление: решил обставить дело так, чтобы подозрение пало не на него, а на другого человека, причем такого, против которого власти не смогли бы или даже не захотели завести уголовное дело. В общем, решил загрести жар чужими руками. Надеюсь, я ясно излагаю?
В то время единственная дочь Перапланы обучалась в престижной школе, а располагалась та школа в особняке, когда-то принадлежавшем именно Пераплане. Здание это он продал задолго до описываемых событий — по финансовым причинам, не имеющим к нашему делу прямого касательства. А построил особняк в давние времена некто Висенсо Хермафродито Хальфманн — личность довольно темная: о нем известно лишь то, что в Барселоне он проживал с начала Первой мировой войны. Этот самый Висенсо прорыл под домом тайный ход, замаскировав спуск в него под могилу (V.H.H. — помните?). Этот ход выводил к фуникулеру, а вместе они соединяли здание, в котором в наши дни размещается школа, и второй дом сеньора Хальфманна — тот, что находится на склоне горы. Мне хотелось бы думать, что ход этот предназначался для удовлетворения чувственных прихотей сластолюбивого владельца обоих домов, но подозреваю, что сеньор Хальфманн преследовал иные, а именно политические, цели. Пераплана обнаружил и ход и крипту, но дом на горе принадлежал не ему, так что он не мог найти применения своей находке. Однако через несколько лет, уже после совершения преступления, Пераплана вспомнил о подземном туннеле и решил им воспользоваться. Он был уверен, что монахини о наличии под своими владениями тайных ходов и не подозревают.
Подкупив одну из монахинь или воспользовавшись еще каким-либо способом, он передал дочери какой-то препарат, который добыл не иначе как на принадлежащей ему молочной ферме, где этот препарат используется, как я подозреваю, для того, чтобы выработать у потребителя пристрастие к данным продуктам. Он приказал перевезти труп в крипту, а после отправился за девочкой, которая спокойно спала, ни о чем не подозревая. План был прост: полиция в поисках девочки наткнется на труп и, чтобы не втягивать в эту скандальную историю невинного ребенка, дело просто закроют. Но задача усложнилась, когда в события вмешалась Мерседес, которая, ухитрившись остаться незамеченной, последовала за Перапланой и несчастной Исабель и дошла за ними до самой крипты. Я полагаю, что наркотик, который давали Исабель, был препаратом непродолжительного действия, и, когда они спустились в лабиринт, ей дали вдохнуть эфир, чтобы поддержать в бессознательном состоянии. Мерседес тоже вдохнула эфир, и у нее начались видения, в которых смешались реальность и мечты. Это со всяким может случиться, даже и без эфира, стыдиться тут нечего. Но беда в том, что она увидела труп и решила — возможно, потому что ревновала подругу или злилась на нее за измену, — что того человека убила Исабель. Она и не подозревала, что в крипте мог быть еще кто-то, а когда увидела Пераплану, приняла его за огромную муху — из-за противогаза, с помощью которого тот спасался от паров эфира. На нем были такие же парусиновые туфли, что и на убитом, — в те годы все носили одинаковую обувь, — и это послужило для Мерседес еще одним доказательством. Она окончательно утвердилась в своем заблуждении. Движимая любовью к Исабель, Мерседес решила взять на себя вину за преступление, которое приписывала подруге, и приняла предложение Перапланы, желавшего лишь одного: избавиться от девочки, не осложняя своего положения вторым убийством. План сработал — и Пераплана вышел сухим из воды. Но прошло шесть лет, и очередной шантажист заставил его совершить очередное преступление. Теперь у Перапланы уже был опыт. Он позаботился о том, чтобы девочка — на сей раз ею оказалась дочь дантиста — исчезла не без помощи своего отца еще до того, как было совершено убийство. Возможно — но это лишь мои, ни на чем не основанные, домыслы, — впоследствии его планы изменились: он каким-то образом узнал, кому поручено расследование, и подумал, что на сей раз сможет обойтись без девчонки и крипты, ведь куда проще повесить преступление на меня. Справедливо полагая, что я обязательно разыщу сестру, Пераплана отправил шведа к ней, пообещав, что именно Кандида передаст ему сумму, в которую тот оценил свое молчание. Сестра не поняла, чего требует от нее швед, но она давно привыкла к странностям своей клиентуры и не стала забивать себе голову вопросами. Обескураженный швед отправился за мной, на что и рассчитывал Пераплана. В какой-то момент он дал шведу (вне всякого сомнения, наркоману) препарат, содержавший яд замедленного действия. Швед явился умирать в мой гостиничный номер, а Пераплана, извещенный, вероятнее всего, кривым портье, прислал полицию, которая должна была захватить меня in fraganti. Я сумел улизнуть, но полиция шла по моему следу. Тем временем Пераплана и кривой портье перетащили труп в квартирку моей сестры, где мы с ним снова встретились и откуда мне снова удалось скрыться, оставив с носом не слишком, на мой взгляд, порядочного, я бы даже сказал продажного, инспектора. Раз уж под руку попался я, не было смысла прятать и дальше дочку дантиста, и девочку потихоньку вернули в ее постель — так же, как когда-то поступили с Исабель. Узнав, что я намереваюсь обследовать крипту, Пераплана велел переправить туда труп шведа, и бог знает, что бы он еще предпринял, если бы скоропостижная смерть дочери не затуманила мозг убитого горем родителя. Я же, спустившись в крипту, надышался эфира, который там распылили в ожидании моего появления и который сохранялся в воздухе довольно долго из-за плохой вентиляции. И вполне вероятно, сеньоры, что лишь ваше появление спасло меня от неминуемых бед. И это все.
Воцарилось долгое молчание. Наконец комиссар Флорес нарушил его вопросом:
— И что дальше?
— Как что? — удивился я. — Дело раскрыто.
— Легко сказать, — возразил комиссар. — На практике, однако… — Он не закончил фразы, зажег сигару и посмотрел на меня таким взглядом, каким не смотрел никогда прежде. — Поговорим откровенно. Начнем с тебя. Что мы имеем? Мне видится такая картина: ты недавно вышел из психбольницы и тебя разыскивает полиция. Причин у нее на это несколько: тебя обвиняют в сокрытии преступления, неповиновении властям, нападении на представителей вооруженных сил, хранении и передаче другим лицам психотропных веществ, краже, нарушении неприкосновенности жилища, сексуальных домогательствах в отношении несовершеннолетней и осквернении могил.
