— Скажем так — у вас нет в этом глубокой заинтересованности.
— Вы уверены?
— Настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенной. Придется положиться на меня, или и правда сгорите. Вы не защищаетесь, а сами себя топите.
«В иле мертвого озера», — подумал Адамберг.
— Я ничего не помню про ту ночь, — повторил он, как робот. — У меня лицо и руки были в крови.
— Знаю. У них есть показания охранника.
— Может, это была не моя кровь.
— Сами видите — вы тонете. Соглашайтесь. Яд просачивается в ваше сознание, вы поддаетесь.
— Возможно, эта мысль уже жила во мне — с той минуты, как я возродил Трезубца, — и взорвалась, стоило мне увидеть вилы.
— Вы закапываете себя в его могилу, — настаивала Ретанкур. — Добровольно кладете голову на гильотину.
— Понимаю.
— Комиссар, соображайте пошустрее. На кого вы делаете ставку? На себя? Или на меня?
— На вас. — Адамберг ответил не задумываясь.
— Значит, бежим.
— Ничего не выйдет. Они не дураки.
— Мы тоже.
— Они у нас на хвосте.
— Не может быть и речи о том, чтобы бежать из Детройта. Сведения об ордере уже передали в штат Мичиган. Во вторник утром мы, как и собирались, вернемся в гостиницу «Бребеф».
— И уйдем через подвал? Как только они поймут, что я не появился в назначенное время, устроят шмон. Перевернут мой номер и все здание. Обнаружат отсутствие машины, заблокируют аэропорты. Я не успею не то что улететь, но даже покинуть гостиницу. Меня сожрут, как этого Бребефа.
— Не они будут нас преследовать, комиссар, мы сами поведем их, куда захотим, как бычка на веревочке.
— Куда?
— В мой номер.
— Он ведь не больше моего. Где вы собираетесь меня спрятать? Под крышей? Они и туда поднимутся.
— Разумеется.
— Под кроватью? В стенном шкафу? На шкафу?
Адамберг с отчаянием пожал плечами.
— На себе.
Комиссар поднял глаза на лейтенанта.
— Сожалею, но другого выхода нет, — сказала она. — Это займет не больше двух-трех минут. Другого выхода нет.
— Ретанкур, я ведь не шпилька. Во что вы собираетесь меня превратить?
— Превращаться буду я. В столб.
XXXV
Ретанкур остановилась на два часа, чтобы поспать, и они приехали в Детройт в семь утра. Город выглядел мрачно и был похож на старую разорившуюся герцогиню в обносках. Грязь и нищета пришли на смену былой роскоши.
— Вот этот дом, — сказал Адамберг, сверяясь с планом.
Он взглянул на высокое здание, темное, но в приличном состоянии, с пристроенным к нему кафе, как смотрят на исторические памятники. Таковым оно, по сути дела, и являлось, поскольку за его стенами двигался, спал и жил Рафаэль.
— Полицейские припарковались в двадцати метрах позади нас, — заметила Ретанкур. — Умники. Что они себе воображают? Думают, мы не знаем, что они едут за нами от Гатино?
Адамберг сидел, наклонившись вперед, скрестив руки на животе.
— Идите один, комиссар. Я пока перехвачу что-нибудь в кафе.
— Я не могу, — тихо произнес Адамберг. — Да и зачем? Я ведь теперь тоже в бегах.
— Вот именно. Он больше не будет один, и вы тоже. Давайте, комиссар.
— Вы не понимаете, Ретанкур. Я не могу. У меня ноги похолодели и задеревенели, меня как будто приковали к земле двумя чугунными гирями.
— Можно? — спросила лейтенант и прикоснулась четырьмя пальцами к спине между лопатками.
Адамберг кивнул. Через десять минут ему показалось, что по ногам потекло теплое масло, возвращая им способность двигаться.
— Вы это самое проделали с Дангларом в самолете?
— Нет, не совсем. Данглар просто боялся умереть.
— А я?
— А вы боитесь жить.
Адамберг покачал головой и вышел из машины. Ретанкур была уже в дверях кафе, когда он остановил ее.
— Он там. За тем столом. Я уверен.
Лейтенант бросила взгляд на сидевшего к ним спиной человека. Адамберг сильно сжал ей руку.
— Идите один, — сказала она. — Я вернусь в машину. Позовите, когда решите, что я могу к вам присоединиться. Я хочу его увидеть.
— Рафаэля?
— Да, Рафаэля.
Адамберг толкнул стеклянную дверь. Он подошел к брату и положил руки ему на плечи. Тот не испугался, не вздрогнул, глядя на эти загорелые ладони.
— Ты нашел меня? — спросил он, не двигаясь.
— Да.
— Ты правильно поступил.
Сидя в машине на другой стороне узкой улочки, Ретанкур увидела, как Рафаэль встал и братья обнялись. Она вынула из сумки маленький бинокль и сфокусировала его на лице Рафаэля Адамберга, прижавшегося лбом ко лбу брата. Та же фигура, то же лицо. Оба были хороши, но красота Адамберга выныривала из неправильных черт лица, как чудо, а красота его брата была чеканной, как на медали. Они напоминали близнецов, только один был зачат в хаосе, а другой — в гармонии. Ретанкур перевела взгляд на Адамберга и тут же резко опустила бинокль, почувствовав, что осмелилась зайти слишком далеко, ей вдруг показалось, что она ворует чужие чувства.
Они сели, не в силах разомкнуть рук, Ретанкур вздрогнула, убрала бинокль и закрыла глаза.
Через три часа Адамберг постучал в стекло машины. Рафаэль накормил их и устроил на диване с кофе. Ретанкур заметила, что братья стараются не отходить друг от друга дальше, чем на полметра.
— Жана-Батиста осудят? Вы уверены? — спросил Рафаэль.
— Уверена, — подтвердила Ретанкур. — Он должен бежать.
— Бежать, имея на хвосте десяток полицейских, — добавил Адамберг.
— И тем не менее это возможно, — сказала Ретанкур.
— Что вы предлагаете, Виолетта? — спросил Рафаэль.
Рафаэль заявил, что он не полицейский и не военный и не станет обращаться к Ретанкур по фамилии.
— Сегодня вечером мы возвращаемся в Гатино, — объяснила она. — Часов в семь утра войдем в гостиницу «Бребеф», спокойно, у них на глазах. Вы, Рафаэль, выедете через три с половиной часа после нас. Это возможно?
Рафаэль кивнул.
— Приедете в гостиницу где-то в десять тридцать. Кого увидят полицейские? Клиента, до которого им нет дела, они ищут не его. В это время много постояльцев приезжает и уезжает. Двое копов, которые следят за нами сегодня, завтра сменятся. Никто из тех, кто заступит завтра, вас не опознает. Вы снимете номер под своей фамилией.
