Страх не имел власти над Адамбергом: возможно, потому, что он вообще не очень-то поддавался эмоциям, или из-за недостатка воображения, или же потому, что он всегда был готов к любым житейским передрягам. Он спустился в кухню, обошел вокруг стола. Удивительно, но в такой момент Адамберг еще мог думать о том, что ему хочется сварить и выпить кофе.
Кромсатель. Черт возьми, он же совсем молодой, пронеслось в голове у Адамберга. Да, совсем молодой, но с преждевременно осунувшимся, впалым лицом, костистым и изможденным. Совсем молодой, но отмеченный печатью рокового, бесповоротного выбора. Он скрывал ярость под насмешливой, а точнее, просто хвастливой улыбкой — улыбкой мальчишки, который дает понять, что может помериться силами с кем угодно. И даже с самой Смертью: от этого дерзновенного поединка лицо его покрылось нездоровой бледностью, а взгляд стал тупым и жестким. Вот почему он носил на одежде символ Смерти. Спереди, на рисунке, изображающем грудную клетку, была надпись, стилизованная под статью из толкового словаря:
«Смерть. Прекращение жизни, признаками которого являются остановка дыхания и разложение плоти.
Мертвяк, он же дохляк. Ни к чему не пригодный субъект, ничтожество».
Парень сам был уже мертв и теперь утаскивал на тот свет других.
— Я сварю кофе, — сказал Адамберг.
— Не пудри мне мозги, — ответил молодой человек, затянувшись сигаретой и положив правую руку на револьвер. — И не ври, что не знаешь, кто я.
— Знаю конечно. Ты Кромс.
— Чего?
— Кромсатель. Самый остервенелый убийца двадцать первого века.
Парень удовлетворенно улыбнулся.
— Я хочу выпить кофе, — сказал Адамберг. — Не все ли равно, когда ты меня пристрелишь — сейчас или чуть позже? У тебя оба ствола, и дверь под прицелом.
— Ладно, валяй, — согласился парень и пододвинул револьвер ближе к краю стола. — Даже забавно.
Адамберг положил в воронку бумажный фильтр, насыпал в него две с верхом ложки кофе, затем отмерил две кружки воды и вылил в кастрюльку. Надо же чем-то занять руки.
— У тебя что, кофеварки нет?
— Есть, но так получается вкуснее. Ты сегодня завтракал? Впрочем, как хочешь, — сказал Адамберг, не дождавшись ответа. — Я-то все равно поем.
— Поешь, если я позволю.
— Я должен поесть, иначе я не смогу вникнуть в то, что ты мне скажешь. Ведь ты наверняка пришел мне что-то сказать.
— Выделываешься, да? — произнес парень, а кухню тем временем наполнил аромат кофе.
— Нет. Просто готовлю себе последний завтрак. Это тебя раздражает?
— Ага.
— Ну тогда стреляй.
Адамберг поставил на стол кружки, сахар, хлеб, масло, варенье и молоко. У него не было ни малейшего желания подыхать от пули, выпущенной этим мрачным типом с зоной неподвижности в голове, как выразился бы доктор Жослен. Не было и желания узнать его поближе. Но в полиции Адамберга учили сначала говорить с людьми и заставлять их разговориться, а уж потом стрелять. «Слово, — объяснял инструктор, — бывает смертоноснее пули, если попадешь в голову». И добавлял, что задеть словом чувствительное место в голове очень трудно, а если промажешь, противник тут же выстрелит.
Адамберг разлил кофе по кружкам и пододвинул сахар и хлеб к незваному гостю, чьи глубоко посаженные глаза под сплошной линией сросшихся бровей глядели застывшим взглядом.
— Скажи хотя бы, какого ты мнения о моем кофе. Ведь ты, кажется, умеешь готовить.
— Откуда ты знаешь?
— От Вейля, твоего соседа с первого этажа. Он мой друг. И ты ему очень симпатичен — да-да, ты, Кромсатель. Я буду говорить «Кромс». Не обижайся, это просто для краткости.
— Понимаю, что ты задумал, гнида. Хочешь заставить меня разговориться, рассказать про мою жизнь и всякую такую хрень, — в общем, притворяешься добреньким старым легавым. А потом дождешься момента, когда я зазеваюсь, — и пристрелишь.
— Плевать мне на твою жизнь.
— Правда?
— Правда, — искренне ответил Адамберг и тут же пожалел об этом.
— Думаю, тут ты неправ, — процедил сквозь зубы парень.
— Да, наверное. Но так уж я устроен. Мне на все плевать.
— И на меня тоже?
— И на тебя тоже.
— А что тебе интересно, придурок?
— А ничего. Наверно, меня забыли завести перед тем, как все рванули со старта. Видишь лампочку на потолке?
— Хочешь, чтоб я поднял голову? Не надейся.
— Она уже несколько месяцев как перегорела. А я так и не собрался ее поменять, копаюсь тут в темноте.
— Ты в точности такой, каким я тебя представлял. Ничтожество и мразь.
— Чтобы быть мразью, надо чего-то хотеть, верно?
— Верно, — секунду подумав, ответил парень.
— Ну вот. А я ничего не хочу. В остальном я с тобой согласен.
— А еще ты трус. Ты напоминаешь мне одного старикашку, жулика и вруна, который воображает, будто он круче всех.
— Ну что поделаешь.
— Как-то вечером он сидел в баре. На него напали шестеро. Знаешь, что он сделал?
— Нет.
— Улегся на пол, как распоследний хлюпик. И сказал: «Валяйте, парни». Парни сказали ему, чтоб он встал. Но он так и остался лежать, сложив руки на животе, словно он не мужик. Тогда парни говорят: «Вставай, черт тебя возьми, мы закажем тебе выпивку». И знаешь, что он им ответил, этот старикашка?
— Знаю.
— Правда?
— Он сказал: «Смотря какую выпивку. Я не встаю ради бокала божоле».
— Верно, так он и сказал, — отозвался парень: он был озадачен.
— И тогда шестеро парней прониклись к нему уважением, — продолжал Адамберг, обмакивая сухарик в кофе. — Они помогли старикашке встать и с тех пор стали его закадычными друзьями. Однако я не считаю, что он вел себя как трус. На мой взгляд, он проявил мужество. Чего и следовало ожидать от Вейля. Ведь это был Вейль, да?
— Да.
— Он выдающаяся личность. А я — нет.
— Он лучше тебя, да? Как легавый?
— Ты огорчен, что тебе достался не самый сильный противник?
— Нет. Говорят, среди легавых ты — номер один.
— Ну если так, значит, сама судьба свела нас с тобой.
— Ты даже не догадываешься, насколько ты прав, — ухмыльнулся парень и отпил первый глоток кофе.
— Ты можешь называть меня не легавым, а как-нибудь по-другому?
— Ага. Я могу называть тебя фараоном.
Адамберг доел бутерброд и допил кофе — настало время, когда он обычно уходил на работу. От дома до Конторы было полчаса пешком. Он вдруг ощутил безмерную усталость, его тошнило от этой ситуации, от этого парня, от себя самого.
