— Черт возьми, доктор, у меня мало времени.
— Об этом не может быть и речи, — отрезал Лавуазье.
Вот это конспирация, подумал Адамберг. Лавуазье относился к своей миссии очень серьезно. Адамберг сказал: «Никаких контактов», и доктор неукоснительно выполнял это указание.
— Если я вам повторю слова, которые произнесла Ретанкур, когда вышла из комы, вы мне поверите? Вы их еще помните?
— Прекрасно помню. Слушаю вас.
— «Истомы тяжкий вздох».
[18]
— О'кей, старина. Я переведу ваш звонок, потому что в больнице вас не соединят с палатой Эмиля без моего разрешения.
— Поскорее, доктор.
Треск, звонки, пронзительный писк, потом голос Эмиля.
— Что-то с Купидоном? — обеспокоенно спросил он.
— Купидон в прекрасной форме. Эмиль, как попасть в дом Воделя, минуя главный вход?
— Через заднюю дверь.
— Нет, я не об этом. Я имею в виду какую-нибудь лазейку, чтобы забраться в дом потихоньку, не привлекая внимания.
— Нет такой лазейки.
— Неправда, Эмиль, есть. Ты же сам ею пользовался. Ночью, когда забирался в дом, чтобы таскать деньги.
— Я ничего такого не делал.
— Черт возьми, мы нашли твои пальчики на ящиках секретера. Но нам плевать на это. Слушай меня внимательно. Тип, который убил Воделя, собирается прикончить еще кое-кого сегодня вечером в том же доме. И мне надо незаметно туда пробраться. Ты понял?
— Нет.
Машина въезжала в Гарш, и Адамберг снял с крыши мигалку.
— Эмиль, — сказал он, стиснув зубы, — если не скажешь, где лазейка, я пристрелю твоего кобеля.
— Ты этого не сделаешь.
— Еще как сделаю. Пристрелю его, а потом раздавлю сапогом. Ты представил себе это, Эмиль?
— Подлый, вонючий легавый.
— Да. Говори, черт бы тебя драл.
— Туда можно попасть через соседний дом, где живет мамаша Бурлан.
— Каким образом?
— Из ее подвала в подвал Воделя ведет подземный ход. Раньше оба дома принадлежали одному хозяину. В одном он жил с женой, а в другом поселил любовницу. И для своего удобства велел прорыть коридорчик, соединяющий подвалы. Потом дома продали по отдельности, и дверь в коридорчик заделали. Но мамаша Бурлан опять ее открыла, хотя не имела права. Водель не знал про дверь, он никогда не спускался в подвал. А я заметил, что соседка смухлевала, но обещал ее не выдавать. За это она разрешила мне пользоваться подземным ходом. В общем, мы с ней поладили.
Адамберг припарковался в пятидесяти метрах от дома Воделя и вышел из машины, бесшумно закрыв дверь.
— Зачем ей понадобилось опять открывать дверь?
— Она очень боится пожара. Панически. И решила устроить в доме запасной выход. Но это идиотство, у нее великолепная линия жизни.
— Она живет одна?
— Да.
— Спасибо, Эмиль.
— Ты не натворишь глупостей с моим псом, а?
Адамберг связался с обеими оперативными группами. Одна была в пути, другая только выезжала. Он описал им ситуацию. В доме Воделя не горел свет, ставни были закрыты, занавески задернуты. Адамберг несколько раз постучал в дверь мадам Бурлан. Дом был точно такой же, только гораздо более запущенный. Нелегко уговорить одинокую женщину открыть дверь среди ночи, и вряд ли тут поможет слово «полиция», которое всегда всех настораживает. Люди либо не верят, что это действительно полиция, либо верят, но считают, что это еще хуже.
— Мадам Бурлан, я от Эмиля. Он в больнице и просил вам кое-что передать.
— А почему вы пришли ночью?
— Он не хочет, чтобы меня видели. Это по поводу подземного хода. Он говорит, если об этом узнают, у вас будут неприятности.
Дверь приоткрылась сантиметров на десять, ее удерживала цепочка. Маленькая, хрупкая женщина лет шестидесяти внимательно разглядывала Адамберга, поправляя на носу очки.
— А чем вы докажете, что вы действительно друг Эмиля?
— Он говорит, у вас великолепная линия жизни.
Дверь открылась, а когда Адамберг вошел, хозяйка снова заперла ее на засов.
— Я друг Эмиля, а еще я комиссар полиции, — сказал Адамберг, предъявляя удостоверение.
— Этого не может быть.
— Может. Откройте мне проход между подвалами — это все, о чем я прошу. Мне надо попасть в дом Воделя. После меня по этому коридору должны пройти две группы полицейских. Вы их пропустите.
— Там нет прохода.
— Я могу разблокировать его и без вашей помощи. Не мешайте мне, иначе про дверь узнают все соседи.
— Ну и что? Разве это преступление?
— Могут подумать, что вы собирались обокрасть старика Воделя.
Хрупкая женщина быстро пошла за ключом, ворча и на все корки ругая полицию. Адамберг спустился вслед за ней в подвал, в стене которого был проделан проход.
— Полицейские стараются изо всех сил, — говорила женщина, отпирая засов, — а в итоге делают сплошные глупости, одна хуже другой. Обвинили меня в краже. Прицепились к Эмилю, потом к этому молодому человеку.
— Полицейские нашли его носовой платок.
— Глупости. Оставлять платки в чужих домах вообще не принято, так кто же оставит свой платок в доме человека, которого убил?
— Не идите за мной, мадам Бурлан, — сказал Адамберг, отталкивая маленькую женщину, которая семенила сзади. — Это опасно.
— Убийца там?
— Да. Возвращайтесь к себе и ждите подкрепления, а пока сидите тихо.
Женщина быстро засеменила в обратном направлении. Адамберг бесшумно поднялся по лестнице, ведущей из подвала Воделя в кухню. Ступеньки были заставлены всяким хламом, и Адамберг включил фонарик, чтобы не споткнуться о ящик из-под фруктов или бутылку. Замок на двери в кухню был стандартный, и Адамберг открыл его за одну минуту. Из кухни он сразу пошел по коридору к большой комнате, где стоял рояль. Если Паоле решил инсценировать самоубийство Кромса, это должно выглядеть так: преступник, замученный угрызениями совести, возвращается на место преступления и пускает себе пулю в лоб.
Дверь в комнату закрыта, увидеть ничего нельзя. Услышать тоже: ковры на стенах приглушают голоса. Дальше по коридору находилась ванная. Адамберг зашел туда. Под потолком, в стене, отделявшей ванную от гостиной, была вентиляционная отдушина. Адамберг влез на корзину для белья и сквозь решетку отдушины заглянул в гостиную.
Паоле стоял спиной к нему, держа в вытянутой, но не напряженной руке пистолет с глушителем. А напротив, в кресле эпохи Людовика XIII, сидел и плакал Кромс: сейчас в нем не осталось и следа от наглого, зловещего «гота». Паоле буквально приковал, вернее, пригвоздил его к креслу. Кисть левой руки, лежавшая на подлокотнике, была проткнута ножом, острие которого прочно засело в дереве. Вокруг уже натекло много крови: парень не первый час был пленником этого кресла, он исходил потом от боли.