– А куда они денутся!
Норберто с сомнением покачал головой.
– Если они такие ушлые, чего ж до сих пор никого из нас не взяли?
Мартин всем телом повернулся к Норберто, не в силах сдерживать злость.
– Да оттого, что у них ничего нет на нас! Им не за что нас брать! И знаешь, почему ты сейчас на свободе? Благодаря мне! Я планирую всю работу! Я отмываю деньги! Я занимаюсь вопросами легализации! Вот «чего»!
– Или нам просто везет.
Окурок обжег Мартину палец. Боль послужила взрывателем для накопившейся в нем ярости. На несколько секунд он словно окаменел. Его кровь кипела пузырями размером с шарики для пинг-понга, когда те взлетают в воздушной струе и бьются о прозрачные стенки машины для выбора номеров лото. Постепенно приступ бешенства прошел. Мартин уронил окурок на землю и наступил на него ногой.
Потом пристально посмотрел на Норберто. Из-за этого ублюдка он растерял весь кайф.
– Или ты просто струсил.
– Возможно, чувак. Возможно.
– Я всегда прикрою тебя сзади!
Норберто допил пиво.
– Те, кто нас пасет, чувак, не станут подкрадываться сзади!
Кроме Боба, в камере предварительного задержания находились еще двое. Здесь было нечисто и плохо пахло. Оба сокамерника – диковатый подросток-вьетнамец и здоровяк латино лет за тридцать – растянулись на голых деревянных скамьях. Вьетнамский мальчишка, очевидно, чувствовал себя погано. Его кожа лоснилась от холодного пота. Похоже, его мучило что-то вроде ломки, и страдания мог облегчить только какой-нибудь пакет с клеем. Латино просто лежал плашмя, как разделанная курица. И тот, и другой, казалось, совершенно смирились с любым исходом, уготованным им судьбой.
Боб решил, что детектив посадил его сюда, чтобы запугать, вынудить расколоться, однако из всего окружения самым страшным здесь выглядел только ничем не загороженный унитаз в углу камеры.
А страшно было оттого, что Бобу до смерти хотелось писать. Его мочевой пузырь раздулся сверх всяких рекордных объемов, достигнутых в автомобильных пробках. Притуплённое напоминание в животе переросло вострую, пульсирующую резь. Даже почки приняли участие в пытке и посылали тревожные, болезненные сигналы из нижней части спины. Но Боб не мог заставить себя встать и помочиться. Его одолела робость.
В камере царила мертвая тишина. Со стороны не доносилось ни звука – ни разговоров, ни радио. Таким образом, журчание струи Боба стало бы в камере единственным шумовым источником и неизбежно привлекло бы к себе всеобщее внимание. Опасность заключалась в том, что, получись струйка так себе, незвучная, то – Боб не сомневался – сокамерники изнасилуют его уже к полудню. А вот если он встанет и испустит внушительный, мощный поток, тогда его зауважают и отступятся. Они поймут, что с таким лучше не связываться. Боба терзала сценическая лихорадка совершенно нового типа.
Одинокая слеза выступила него на левом глазу и скатилась по щеке. Мочевой пузырь взывал о пощаде. Боб понятия не имел, сколько еще времени сможет терпеть, но знал, если сейчас же не встанет и не облегчится, то намочит себе штаны. А это уж совсем никуда не годится!
Боб поднялся и потихоньку подошел к металлическому унитазу. Поднял крышку и медленно расстегнул молнию. Хорошо, что он стоял спиной к сокамерникам, так как пенис запутался в трусах, и Боб замешкался, высвобождая его. Ему было боязно тянуть за него слишком явно, а то те двое, не дай бог, подумают еще, что он мастурбирует. Он аккуратно вытащил пенис и приготовился, держа его правой рукой.
Ничего не произошло. Чтобы расслабиться. Боб стал думать о Фелисии, о прогулке по парку, о поездке к океану, о чем угодно, лишь бы забыть об этой вонючей камере, о двух непрошеных соседях, о сияющем стальном унитазе и об этой нестерпимой боли.
Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
И тут началось. Сначала понемножку, будто его страхи сбывались. Но напор накопленной мочи был слишком велик. Струя постепенно набирала скорость и мощь. Бобу даже пришлось чуть отклониться, чтобы скорректировать траекторию. Еще одна слеза сползла по щеке, на этот раз от чувства облегчения. Он словно целый год сдерживал дыхание, и вот, наконец, смог набрать полную грудь свежего воздуха. Пенис смело торчал далеко вперед и выглядел молодцом, выполняя свою миссию громко, как никогда. Боб удовлетворенно улыбнулся.
Так мочиться впору скаковому жеребцу.
* * *
Вернувшись из поездки в мотель «Тревлодж», что в Глендейле, Дон обнаружил у себя на столе конверт. Флорес сидел по соседству и читал страницу спортивных новостей.
– Давно это здесь лежит?
– С тех пор, как ты уехал.
– Так почему же ты не позвонил мне?
– Тогда бы не получилось сюрприза!
Дон вскрыл конверт и стал читать заключение судебно-медицинской экспертизы.
– Кто такой Макс Ларга, черт возьми?
Флорес пожал плечами.
– Ты же у нас детектив!
В КПЗ Боб хвастался своей татуировкой перед здоровяком-латино, когда за ним пришел Дон. Он знал, что его алиби подтвердится, поскольку перед выпиской из «Тревлодж» успел поболтать с портье и засветиться. Теперь он выслушивал слова Дона о том, что его выпускают на свободу, но полиция Лос-Анджелеса оставляет за собой право в дальнейшем возбудить против него дело по обвинению в попытке препятствовать отправлению правосудия в случае отказа помогать следствию, дачи ложных показаний или соучастия в преступлении. В общем, обычное коповское бла-бла-бла. Боб согласно кивал. Сейчас главная его забота – вырваться отсюда. По камерам начали разносить ленч, состоящий из кукурузного пюре и мясных пирожков. По всему помещению расползлось тошнотворное зловоние, как от вареного корма для собак. Как ни странно, вместе с легкими позывами к рвоте, запах вызвал голодное урчание у Боба в желудке.
По пути из зоны предварительного задержания Дон обратился к Бобу.
– Вам что-нибудь говорит имя Макс Ларга?
– Как?
– Макс Ларга.
Боб сделал задумчивый вид.
– Нет, к сожалению.
Дон протянул ему свою визитку.
– Если вы вспомните, кому принадлежит это имя или еще что-нибудь, дайте мне знать. Договорились?
Боб взял карточку.
– Обязательно!
Мартин вошел в дом. Амадо храпел на диване; включенный телевизор сыпал испанской скороговоркой. Норберто уехал отсыпаться к себе на квартиру. Мартин прошел на кухню и открыл холодильник. Рука Амадо лежала, завернутая в продуктовую пленку. В ярком освещении холодильника конечность напоминала начатый батон колбасы или еще что-то в этом роде. Мартин некоторое время смотрел на нее, помаргивая покрасневшими от курева глазами. Его внимание привлекла банка с маринованными корнишонами, и ему захотелось съесть штучку. Придерживая боком дверь холодильника, он залез в банку пальцами и выловил огурчик из студеного рассола. Сочный хруст и острый вкус во рту пробудили его к действию. Кто не рискует, тот не пьет шампанского!
