— Понимаете, я не могу рассказать вам все, и мне придется апеллировать не только к вашей скромности, но и к вашей чести. Дело в том, что мою жену похитили… Если это станет известно какому бы то ни было представителю власти или полиции, она рискует жизнью…
— Вы не можете сказать мне, кто похититель, но ведь можете хотя бы намекнуть, чего он хочет? Выкупа? Мне кажется, вы богаты…
— Нет, ему не нужны деньги, ему нужен предмет, утерянный очень давно. И он думает, что мне удастся отыскать его.
— Вы тоже так считаете?
— Нет. Но поскольку это — единственный способ вернуть Лизу, — а меня заверили, что с ней будут хорошо обращаться только в том случае, если я не пущу собак по следу, — мне нужно попытаться…
— Я могу помочь вам? Я же не представитель власти, не официальное лицо! Но в генеральном штабе можно узнать очень много…
— Почему бы и нет? Тем более что мне необходимо на какое-то время уехать из Иерусалима… Вам и карты в руки… А теперь — вернемся в отель, я хочу представить вас своей семье.
Назавтра, в то самое время, когда Мари-Анжелина, надев на голову колониальный шлем, а на ноги — крепкие полотняные туфли, повесив на плечо этюдник и явно намереваясь заняться живописью в разных местах старинного города, первым делом направила свои стопы в сторону Большой синагоги и квартала Меа-Шарим, Морозини и Видаль-Пеликорн двинулись к Масаде…
2
ПОСЛЕДНЕЕ УБЕЖИЩЕ
Одетые в полотняные рубашки и шорты цвета хаки, водрузив на головы пробковые шлемы, Видаль-Пеликорн и Морозини с тяжелыми рюкзаками за спиной взбирались по Змеиной тропе, которая извивалась по восточному склону горы Масада. Проводник Халед, нанятый ими по рекомендации сэра Перси, шел чуть впереди. Он оказался человеком быстрым и легким, хотя ему и стукнуло шестьдесят. Его крепкие икры, мелькавшие перед глазами друзей, были такими сухими и твердыми, словно их вырезали из старого масличного дерева. У подножия горы один из сыновей Халеда сторожил верблюдов-дромадеров, на которых путешественникам удалось преодолеть двадцать километров, отделявших древнюю разрушенную крепость от оазиса Эйн-Геди. Там, в оазисе, они оставили большой серый автомобиль марки «Тальбот», предложенный им для поездки Дугласом Макинтиром. На этой надежной машине они проехали примерно восемьдесят километров — от Иерусалима до оазиса, сорок пять километров вполне приемлемой дороги до Хеврона и больше тридцати по тропе, идущей к берегу Мертвого моря через Иудейские горы. Другие сыновья проводника замыкали шествие, взвалив на себя остальную кладь.
По мере того как они поднимались, пейзаж становился все величественнее. Красновато-охряная пустыня, на фоне которой внезапно вырастала гигантская скала Масады, врезалась неровными клиньями в обширное пространство воды почти аспидного цвета. Тяжелое колыхание волн с оборками густой пены выдавало необычайную плотностную соляную насыщенность морской воды. Порой солнце бросало луч на один из соляных кристаллов и, отражаясь от него, пускало в глаза стрелы ослепительно белого света… Желваки серы, ветки окаменевших деревьев довершали причудливый образ этого чересчур соленого моря, в котором битум, гипс и многие другие минералы заменили неспособных жить в подобных условиях рыб и водоросли. Если посмотреть на север, внизу можно было разглядеть маленькую впадину Эйн-Геди и длинные ряды тамарисков, зонтики акаций и содомских яблонь, обрамляющих дорогу к источнику, который дал оазису свое имя и благодаря которому там появилась такая буйная растительность. Небо над всем этим пространством было таким чистым, что казалось, можно увидеть устье Иордана, чьи священные воды терялись в глади водоема, названного древними озером Асфальтит…
Подъем оказался тяжелым, и Адальбер на минутку остановился, чтобы перевести дыхание.
— Почему бы, — спросил он у проводника, — нам было не воспользоваться эстакадой, построенной Флавием Сильвой для подъема к крепости его боевых машин?
— Потому что за долгое время она частично обвалилась у вершины. Она — с другой стороны, на западе… — ответил Халед, который из вежливости тоже остановился. — Кроме того, вы же мирные люди, и то, что построено ради смерти, не годится.
— Что-то я не знаю в мире ни одной дороги, которая — в то или иное время — не использовалась бы ради смерти, — пробормотал Адальбер, пыхтя, как паровоз. — Я, между прочим, археолог, а не альпинист!
— А что — разве ты никогда не взбирался на пирамиды? — не удержался от иронии Морозини. — Там ты не чувствовал себя альпинистом?
— Ну, взбирался, но это было так давно… Наконец они добрались до места, когда-то служившего одним из входов в крепость, и вышли через эти ворота на обширное пространство желтой земли, усеянной камнями. Со всех сторон их окружали величественные руины. Все увиденное повергло Альдо в отчаяние.
— Господи, это безумие! Как найти здесь два камешка размером с детский мизинчик? — процедил он сквозь зубы. — Даже если допустить, что они по-прежнему здесь.
— Нужно верить в благоприятный исход. Какого черта ты опять стал сомневаться? Благодаря сэру Перси я знаю, где нам надо искать.
Видаль-Пеликорн вытащил из нагрудного кармана некое подобие плана местности и разложил бумагу на камне.
— Вот где мы находимся. Как видишь, наибольший интерес представляет собой эта точка на севере, которая сейчас расположена справа от нас. А там возвышался дворец царя Ирода Великого, состоявший из трех связанных между собою террас, выстроенных на уступах. Такое расположение позволяло с легкостью защищать дворец. Из преданий известно, что дворец был великолепен. К нему примыкало множество вспомогательных помещений. Есть и другой дворец, западный, наверное, это он — вон там, внизу, прямо напротив нас…
— Нет, — поправил археолога Халед, — это византийская церковь. Дворец левее…
— Древняя синагога и квартал, где жили ессеи. Это внизу над обрывом.
Было решено на следующий день осмотреть этот город-дворец, где уже после разгрома Иерусалима Титом девятьсот зелотов Елеазара бен-Иаира прожили, отрезанные от мира, долгих три года и где они в течение нескольких месяцев упорно сопротивлялись наступавшему на них Десятому римскому легиону. Все это закончилось массовым самоубийством жителей, на которое они добровольно решились, не видя пути к спасению. Когда римляне закончили строительство эстакады, по ней была поднята к стенам крепости осадная машина с мощным тараном, и стало очевидно, что никакой надежды уже нет. В ту ночь, после которой должна была начаться решающая атака римлян, зелоты разделились на группы по десять человек, включая детей и женщин. В каждой группе был назначен старший: ему предстояло зарезать остальных. После этого формировались новые десятки — и так до тех пор, пока в живых не остался только один из защитников крепости. Это был Елеазар, он последним покончил с собой.
Наутро, когда Флавий Сильва с легионерами, распахнув тяжелые створки ворот, ступили на каменистую почву развороченного города, они увидели лишь трупы, над которыми уже кружились прилетевшие из пустыни грифы…
