— Карта составлена заумно! — пренебрежительно фыркнул он. — Нострадамус явно не учился в Италии.
— Разумеется, не учился! Видишь ли ты хотя бы солнце Марго? Ее знак — Телец.
— Ну-ка, глянем… — Он провел пальцем по какой-то линии. — Да, ее жизненный путь проходит через этот квадрат. — Козимо постучал пальцем по карте. — Согласно этому, она сочетается браком со Стрельцом.
— Генрих Наваррский — Стрелец! — ахнула я.
— Я сказал «проходит», а не «соединяется». — У Козимо дернулась щека. — К тому же затмение вот здесь, в Скорпионе, предвещает чуму.
— Чуму? — опешила я. — Что это значит?
— Неясно. — Козимо поджал губы. — Как я уже сказал, эта карта была составлена человеком, мало искушенным в таких делах. Быть может, если вы скажете мне, что именно хотите узнать, я сумею оказать вам более весомую помощь.
Я сделала глубокий вдох. Что ж, придется, как видно, все ему рассказать, иначе мы, чего доброго, проторчим здесь целую ночь.
— Я хочу узнать, следует ли мне устраивать брак между Марго и Генрихом Наваррским. Я должна отыскать способ примирить католиков и гугенотов, и полагаю, что этот брак и будет нужным средством.
Козимо смерил меня взглядом, поглаживая костлявой рукой странного вида амулет, висевший у него на груди. Этот амулет бросился мне в глаза сразу, как только я появилась здесь, — серебряная фигурка некоего рогатого существа с дыркой посередине.
— Вы можете выдать Марго за этого принца, — наконец сказал он, — однако достичь мира будет нелегко.
— Разумеется. Я и не рассчитывала, что один этот брак разрешит все проблемы. И все-таки, если мне удастся устроить его, гугеноты вынуждены будут сложить оружие ради вполне предсказуемого будущего. Генрих Наваррский станет одним из нас; они лишатся принца, который поддерживал бы их дело. Все, что мне нужно, это согласие Жанны и Колиньи.
— И вы думаете, они согласятся?
— Скорее умрут! — Я презрительно фыркнула.
— Тогда, возможно, им и следовало бы умереть.
С этими словами Козимо повернулся к стоявшему рядом шкафчику. Оттуда он достал продолговатую, покрытую лаком шкатулку и поставил передо мной. Внутри, словно пара трупиков на черном бархате, лежали две безупречно сработанные куклы — мужчина и женщина с подробно изображенными половыми органами. Я достала мужскую фигурку, чувствуя трепет с примесью отвращения, — кукла на ощупь была как живая.
— Одна кукла для него, другая для нее, — промолвил Козимо. — С их помощью вы сумеете подчинить Колиньи и Жанну своей власти и добиться от них всего, что пожелаете.
Он извлек из шкатулки полотняный мешочек с серебряными булавками и достал одну.
— Вначале надобно осуществить олицетворение, прикрепив к кукле предмет, связанный с нужной вам особой, — пучок волос, клок одежды, любую вещь, которая этой особе принадлежит. Затем выразить свою волю. Это как молитва. Можно также зажечь свечи: красная — подчинение, белая — очищение, желтая — истребление. В миг, когда пожелаешь употребить свою силу, надо воткнуть эти булавки в кукол. Так можно причинить боль, вызвать болезнь, обессилить. Даже убить.
Подцепив длинным пальцем бархатную обивку, Козимо обнажил потайное отделение. Откинул крохотный крючок — и моему взору предстала небольшая склянка, наполненная белым порошком, — точь-в-точь как та, которую подарил мне во Флоренции его отец.
Пламя свечей бросало искаженные тени на изможденное лицо Козимо.
— Это вещество называется кантарелла — смесь мышьяка с иными тайными ингредиентами. Говорят, это был любимый яд Борджиа. Мало кто знает, как его приготовить. Он может породить болезнь, сумасшествие, смерть. Подмешанный в еду или вино, он не оставляет следа. Никто ничего не узнает.
Я встретилась с его немигающим взглядом. Мужская фигурка выпала из моей руки прямо в шкатулку и шлепнулась поверх женской фигурки, словно омерзительные куклы совершали совокупление. Я поспешно захлопнула крышку, как будто опасалась, что они выпрыгнут наружу.
— Теперь, — прошептал Козимо, — у вас есть все, что нужно. Вы добьетесь успеха.
Он снял амулет и, придвинувшись ближе, повесил его мне на шею. Амулет, оказавшийся на удивление тяжелым, лег в ложбинку между моими грудями.
— Зло против зла, — проговорил Козимо, — на тот случай, если они пожелают нанести ответный удар.
Я спрятала улыбку, представив себе Колиньи, занятого черной магией. Пристальный взгляд Козимо пугал меня; он, похоже, и впрямь предполагал, будто я стану произносить заклинания и травить своих врагов. Однако я чувствовала, что лучше не отказываться от этих отвратительных даров. Чем бы там ни занимался Козимо в своем замке, это занятие явно свело его с ума. Он прошел по пути, на который я не желала даже ступать.
— Тебе следует быть осторожней, — заметила я, уже изнывая от желания поесть и удалиться в спальню. — Если бы кто-то подслушал твои речи, тебя арестовали бы и казнили за колдовство.
Козимо засмеялся — резко и чересчур визгливо:
— Кто может услышать меня, кроме вас, моя госпожа?
Я кивнула и взяла шкатулку. Козимо вывел меня на освещенную факелами лестничную площадку.
— Я уеду завтра, едва рассветет, — сказала я. — Если прочтешь в этой карте еще что-то важное, непременно сообщи.
Взгляд Козимо, казалось, пронзал меня насквозь — словно он чуял возникший между нами, но оставшийся невысказанным разлад.
— Я употреблю на это все свои силы.
Спускаясь по лестнице, я ни разу не оглянулась, однако всем существом чуяла его пристальный взгляд, устремленный мне вослед.
— Ты выглядишь великолепно.
Я отступила в сторону, предоставив своей новоиспеченной невестке полюбоваться на себя в зеркале. Елизавета Австрийская прибыла неделю назад, и в ее честь был устроен пышный прием, который она перенесла со стоической признательностью, несмотря на слезившиеся глаза и на то, что она почти ежеминутно чихала, прикрывая нос платочком. В дороге она подхватила нешуточную простуду, и я даже хотела отложить свадьбу, но Елизавета покачала головой.
— Нет, — твердо сказала она по-французски, хотя и с сильным акцентом. — Я должна выйти замуж, как это задумано. Потом я понесу сына.
Она явно была уверена в своих силах и придирчиво, без малейшей примеси тщеславия, разглядывала отражение в зеркале. Нахмурив светлые брови, поправляла корону на темно-золотистых волосах. В жизни Елизавета оказалась не так привлекательна, как на портрете: овальное личико портил выступающий, как у всех Габсбургов, подбородок, а голубые глаза были чересчур малы и серьезны. Если Елизавета и испытывала волнение или страх, она ничем этого не показывала. По ее виду можно было счесть, что она собирается к ежедневной мессе.
— О, да ты хорошенькая! — глядя на Елизавету, воскликнула Марго, ослепительная в наряде из алой парчи — грудь обнажена до пределов приличия, в роскошных волосах сверкают драгоценные гребни.
