Прозвучало это так, словно ничего подобного она увидеть не ожидала.
Я одарила ее суровым взглядом. К восемнадцати годам моя дочь сбросила последние покровы детства и превратилась в ошеломляющую красавицу; ее раскосые глаза словно меняли цвет сообразно наряду, а рыжие от природы волосы — того великолепного цвета, который прославил на своих картинах Тициан, — были предметом зависти всех дам двора. Она стала нашей признанной музой; поэты посвящали ей груды высокопарных виршей. Я замечала, как хищно вспыхивают глаза Марго, когда придворные кавалеры снуют перед ней, тщеславно выставляя напоказ мускулистые бедра, обтянутые узкими штанами, и несуразно огромные гульфики. И мне это совсем не нравилось. Было необходимо, чтобы Марго сохранила девственность, а потому я велела ближним дамам дочери не отходить от нее ни на шаг. Я также регулярно получала доклады о ее времяпрепровождении и знала, что Марго исправно упражняется в танцах, музыке и стихосложении, позирует для портретов и тратит невесть сколько времени на примерку новых нарядов — словом, ведет обычную жизнь принцессы. Все же своим страстным жизнелюбием она напоминала деда, Франциска I, и это сходство лишь укрепляло мои опасения, что Марго, вопреки всем моим стараниям, отыщет способ удовлетворить свои пробудившиеся аппетиты. Хотя до сих пор я не обнаружила ни одного свидетельства тому, что ей это удалось.
— Это платье, — Елизавета поддернула верхние юбки, — не слишком ли… как вы говорите… богатое?
Марго захихикала. Другая моя дочь, Клод, приземистая толстушка в платье лилового бархата, носившая уже второго ребенка, внушительно ткнула ее локтем.
— Оно превосходно. — Я расправила юбки из серебряной парчи, расшитые геральдическими лилиями. — И очень подходит к цвету твоей кожи. У тебя чудесная кожа, дорогая моя. Не правда ли, Марго?
Марго выдохнула воздух уголком рта.
— Да, пожалуй, — проговорила она и, порхнув к туалетному столику, принялась изучать украшения Елизаветы. — О-о, какие миленькие! — Она проворно схватила пару рубиновых сережек. — Смотри, как они подходят к моему платью! Красный цвет мне больше всего к лицу. Все так говорят.
— Возьми их, — сказала Елизавета прежде, чем я успела возразить.
Марго тотчас выдернула из ушей опаловые сережки и нацепила рубиновые. Глядя, как она упивается своим отражением в зеркале, я подумала о том, как разительно отличается это самовлюбленное восхищение от безразличного взгляда Елизаветы. И тут словно злобный чертик нашептал мне на ухо: я с беспощадной ясностью поняла, что надеть красное посоветовал Марго некий далеко не безразличный ей воздыхатель.
— Ты не собираешься поблагодарить за подарок? — вслух осведомилась я.
— Спасибо, дорогая сестричка! — Марго тотчас чмокнула Елизавету в щеку. — Эти сережки просто прелесть!
Когда она ретировалась к Клод, чтобы похвастать своим трофеем, я нагнулась отряхнуть пятнышко, оставленное туфлей Марго на подоле невестиной юбки. Елизавета коснулась моего плеча, и я подняла голову.
— Это не важно, — проговорила она. — Никто не заметит грязи на невесте.
Она покорила мое сердце этими словами, свидетельством здравого смысла, который она развила в себе, будучи товаром на ярмарке невест королевской крови.
— Действительно, — согласилась я и, выпрямляясь, поморщилась.
Мое верхнее платье было зашнуровано слишком туго. Не нужно было мне просить Лукрецию затянуть корсет на лишнюю дырочку в тщетном старании сохранить хотя бы подобие давно исчезнувшей фигуры.
— Вы также выглядите великолепно, — промолвила Елизавета, указав на мое отражение.
Мне ничего не оставалось, как только повернуться лицом к зеркалу. Я увидела там невысокую плотную женщину в темно-лиловом, почти черном наряде, чьи волосы были убраны под остроконечный чепец, а в уголках темных глаз залегли морщинки. В ушах у меня покачивались скромные изумрудные сережки, ниже плоеного воротника красовались ониксовая брошь и нить черного жемчуга. Однако ничто в мире не способно было возродить мою ушедшую юность… и я отвернулась от зеркала.
Зазвонили колокола. Лицо Елизаветы вновь стало непроницаемо-царственным.
— Пора! — Я взяла ее за руку и повела из комнаты, чтобы вручить в жены моему сыну.
Войдя под своды церкви, мы заняли места на королевских скамьях: справа от меня сидели Генрих и Эркюль, слева Марго, Клод и ее супруг. Придворные и знать заполнили церковь до отказа; густой аромат духов смешивался с едким дымом свечей в канделябрах и факелов на стенах, а время от времени к этой смеси добавлялся запашок конского навоза, занесенного снаружи на сапогах какого-то вельможи. Карл, облаченный в парадную мантию и корону, преклонил колени перед алтарем рядом с Елизаветой, и монсеньор кардинал приступил к нескончаемой церемонии венчания.
Краем глаза я следила за Марго: ее взгляд переместился к скамьям, на которых устроились Гизы. Молодой Гиз определенно заслуживал внимания: алый камзол выгодно подчеркивал его яркие голубые глаза и золотистые волосы. Он отрастил усы и бороду, что прибавило степенности его юному возрасту. В какой-то миг в нем проглянуло сходство с хищным ликом его покойного отца, Меченого, и меня пробрала дрожь.
Гиз был одет в красное — как и Марго.
— Среди нас призрак. Гляди! — Внезапно Генрих коснулся губами моего уха. — Здесь Колиньи.
Я застыла.
— Это… это невозможно!
— Возможно, и еще как. Неужели ты не чувствуешь его взгляда? Он и сейчас с тебя глаз не сводит.
Кровь бросилась мне в голову. Я ничего не видела и не слышала. Колиньи? Этого быть не может. Я не готова. Я понимала, что рано или поздно мы встретимся, но я-то хотела устроить эту встречу тогда, когда будет удобно мне, — после того как приступлю к воплощению замысла поженить Марго и принца Наваррского. Сейчас я еще не собрала всех участников этого дела. Королева Жанна все так же избегала меня; я послала ей приглашение на свадьбу Карла, но она ответила учтивым отказом, сославшись на болезнь. Я полагала, что Колиньи также станет держаться подальше от двора, поскольку я так и не отменила награду за его голову. Он не стал бы так рисковать, Генрих наверняка ошибся.
Набравшись духу, я оглянулась. Позади меня скучали придворные, которые мечтали лишь о том, чтобы венчание поскорей завершилось и началось празднество; перешептывались дамы и почтенные матроны, которые, несмотря на прохладу, обмахивались веерами. А еще дальше, в сумраке задней части церкви, стояли несколько человек.
Там, укрывшись в густой тени, стоял и Колиньи. Глаза его на осунувшемся лице горели ледяным огнем.
— Видишь? — прошептал Генрих. — Я же говорил: среди нас призраки.
— Как ты мог? — упрекала я, покуда Карл переодевался к праздничному пиру. — Он не получил официального прощения! Как ты мог пригласить его?
Сын круто развернулся ко мне, оттолкнув пажа, который, стоя на коленях, снимал с него украшенные драгоценными камнями туфли.
