— Матушка ненавидит нас, — пробормотал Эркюль. — Она ненавидит нас и поэтому не предупредила, что замышляется резня. Она хочет смерти нам всем.
В ужасе смотрела я на дочь, не в силах до конца поверить услышанному. Что же я сделала не так, где ошиблась, если она выросла такой дрянью? Я любила всех своих детей, любила как могла; я готова была на все, лишь бы защитить их. Да, в раннем детстве я нечасто могла одарить их материнским вниманием, но лишь потому, что их отобрала у меня Диана! После смерти моего мужа дети наконец-то стали целиком принадлежать мне, и я оберегала их, ни разу не усомнившись в том, что поступаю правильно. Как Марго, столь юная и прекрасная, могла превратиться в это злобное, совершенно чужое мне существо? Я пыталась пробудить в себе гнев, обрушить на ее голову поток брани… Но правда жалила мое сердце, словно змея, и я никуда не могла от нее деться.
Ради мести Марго готова на все. Она — Медичи, и проклятие, тяготеющее над ней, — не что иное, как моя кровь.
— Я дала Карлу амулет и яд, — продолжала Марго, как будто могла прочесть мои мысли. — Так посоветовал Козимо: завоевать доверие Карла, показав ему, на что я способна.
Я ощутила, как шкатулка выскользнула из моих рук, но звука падения не услышала.
— И это еще не все, — проговорила Марго, медленно, со злобой улыбаясь. — В Венсенне Карл собирался отпустить Генриха. Потом явилась ты и отобрала у него последнюю надежду на искупление. Теперь он думает, что наваррец умрет. Вот почему он принял яд. Он больше не в силах выносить бремя своей вины.
Я взглянула в ее лицо, в ее глаза, где не было и тени раскаяния, — и, схватив ее за плечи, затрясла так, что жемчужины из волос горохом посыпались на пол.
— Он думает, наваррец умрет, потому что ты обманула его! Ты хоть понимаешь, что наделала? Понимаешь? Твой брат умирает из-за тебя!
— Это твой яд и твой амулет! — Марго расхохоталась мне в лицо. — Все скажут, что это сделала ты, — точно так же, как убила королеву Жанну, как подсунула меня наваррцу, чтобы заманить гугенотов в Париж и перебить их. Все скажут, что ты отравила собственного сына, и никто никогда больше тебе не поверит!
Эркюль съежился, как побитый щенок.
— Это не я! — пролепетал он. — Не я! Я этого не делал!
Я оттолкнула Марго и медленно отступила на шаг.
— Как только я позабочусь о твоем брате, — сказала я ей, — я разберусь с тобой так, как ты заслуживаешь.
Я поместила своих младших детей под стражу и послала солдат в Шомон. Козимо арестовали и привезли в Бастилию.
С наступлением вечера я в сопровождении Бираго отправилась туда, чтобы допросить его. Войдя в сырую камеру, располагавшуюся в недрах крепости, я содрогнулась при виде своего астролога, который был привязан к стулу, наготу его прикрывала лишь истрепанная набедренная повязка. В полумраке видны были развешанные на стене клещи всех размеров и прочие орудия пыток.
Козимо походил на оживший труп, его изжелта-бледное тело покрывали кровоподтеки. Казалось, вся жизнь, которая еще сохранилась в нем, при виде меня переместилась в глаза, и взгляд их живо напомнил мне маленького мальчика, встречавшего меня на пороге отцовского дома. Я помнила этого человека с детства; мы были почти ровесники. Он мой соотечественник — итальянец, уроженец Флоренции. На миг я оцепенела, охваченная сомнением. Что, если и это — месть Марго? Что, если она сама обнаружила шкатулку, напитала ложью слух Карла, подтолкнув к безумию его и без того некрепкий разум, а потом замыслила обвинить в соучастии Козимо?
— Госпожа, — пробормотал Бираго, — надо начинать. От этого разговора зависит жизнь его величества.
Я кивнула, и Бираго, усевшись за небольшим столиком, достал из мешка лист бумаги и перо, которым обычно вел записи на заседаниях Совета. Козимо впился в меня немигающим взглядом; воспоминания, которые связывали нас, терзали мое сердце. А тем временем между стылых стен камеры раздавался звучный голос Бираго:
— Козимо Руджиери, ты обвиняешься в том, что умышлял умертвить его величество, прибегнув к яду. Ее величество пришла сюда, чтобы узнать рецепт противоядия. Если ты сообщишь ей этот рецепт, она обещает оставить тебя в живых.
Козимо не шелохнулся, ничем не показал, что расслышал хотя бы слово.
— Козимо, — заговорила я, — ты знаешь, я не желаю тебе зла. Просто скажи, как мне спасти моего сына. Тебе известны составные части яда. Каково противоядие?
Щека Козимо дернулась.
— Если не скажешь сам, правду вырвут из тебя силой! — Бираго резко хлопнул ладонью по столу. — Не бывает яда, от которого не было бы противоядия. Ты знаешь, как спасти короля, и расскажешь нам об этом.
Рот Козимо искривился. Смех, вырвавшийся у него, был похож на скрежет лопнувшего железа.
— Ты так ничего и не поняла? Всю свою жизнь, все силы я употребил на то, чтобы овладеть тем самым даром, который ты отказалась признать в себе. И все, что я узнал, все, что открыл, я поставил на службу тебе. Я делал то, чего у тебя недоставало силы сделать самой. Я — твое орудие.
Меня пробрал озноб.
— Ты… ты заблуждаешься. Как ты смеешь притязать на мою жизнь?
— Потому что я — твой! — Козимо напрягся всем телом, натянув путы, и под кожей еще отчетливей проступили ребра. — Ты никогда не думала обо мне. Ты бросала меня одного и забывала о моем существовании, но я… я всегда был твоим. Пока ты внимала глупцу Нострадамусу, который только и знал, что пичкать тебя туманными стишками, я погружался в глубины темнейшей тьмы, дабы исполнить чаяния твоего сердца. И однако, ты пренебрегала мной! Ты отвернулась от меня, и теперь…
— Хватит! — Я со всей силы ударила Козимо по лицу, ударила так, что голова его мотнулась назад. Глаза его распахнулись, из рассеченной губы потекла кровь. — Ты рассказал моей дочери про шкатулку? Ты надоумил ее разрушить доверие моего сына ко мне, убедив в том, что я хочу убить наваррца?
Козимо вновь расхохотался, визгливо и едко, брызгая кровью из лопнувшей губы.
— Да! Да, я это сделал! И теперь ты можешь излить на меня свою ярость. Теперь ты можешь стать той королевой, которой тебе суждено было стать с рождения, — такой могущественной и наводящей страх, что твое имя останется в памяти навеки. Я всегда знал, кто ты есть на самом деле, хотя ты никогда не любила меня и не верила в меня! — Он резко подался ближе. — Или ты вправду веришь, будто копье, которое отняло жизнь твоего мужа, направил несчастный случай?
Я застыла.
— Нет! Это… это неправда!
— Разве ты не чувствуешь дыхания судьбы? — Козимо жутко ухмыльнулся. — Ею пронизан каждый миг нашего бытия, она связывает нас навеки. Все, что ты предприняла с того рокового дня, было предсказано и предрешено. Ты будешь королевой до самой смерти; ты спасешь Францию от гибели, но род, который ты всеми силами стремишься сохранить, бесплодное твое потомство — обречено!
