По церковным записям парень числился Василием. В ту пору многие русские люди носили два имени: обиходное, славянское, и крещеное, взятое из святцев.
[38]
Оружейник Пересвет, придя к попу на исповедь, отзывался на имя Софроний. Да и сам князь Ярослав Мудрый при крещении получил имя Георгий (Юрий), но никто его так не называл.
Неждан, не уставая, занимал гостей разговорами. Но вот показалась на высоком речном берегу деревянная стена, окружавшая Киев, за ней подымались шатровые верхушки боярских хором, высоко возносились башенки великокняжеского дворца, блестели золотом купола многочисленных церквей. Не в первый раз Зоря видел Киев с реки, а все же загляделся на его величавую красоту.
Давно облюбовали славяне место, где стоял Киев. Еще в VIII веке нашей эры там уже появилось обширное городище, которое росло с каждым десятилетием. Так удачно расположилось оно на скрещении речных и сухопутных дорог. Могучая река Днепр – Борисфен, как ее называли греки, пересекала с севера на юг чуть не всю огромную русскую равнину. И сам Днепр, и густая сеть его притоков представляли систему дорог, лучше которой не придумаешь. По сухопутью же шли проезжие шляхи в старинные и новые города Искоростень, Листвин, Туров, Стародуб и многие другие.
А как удобно было защищаться от врагов на трех горах – Киевице, Хоривице и Щековице.
[39]
Крутые горы с почти отвесными склонами, поросшими лесом, и глубокие ущелья, разделяющие их, а с востока широкая и быстрая река – все облегчало защиту Киева. В лесистых долинах и оврагах можно было скрывать засады.
Еще при первых князьях киевляне обнесли город прочной деревянной стеной. Широкие срубы ставились один на другой и наполнялись камнями. Получилось укрепление, которое не разрушишь никакими стенобитными машинами.
Трое ворот было в городской стене. От северных начиналась дорога на Галич. Из Лядских, ведущих на юг, нельзя было далеко уйти, там пролегала «ляда» – пустошь, заросли, болота. Из западных ворот, самых оживленных, шли пути за рубеж.
Лодка причалила к берегу Подола.
Подол – низменная часть города – располагался по Днепру выше Горы, и его в ту пору еще не ограждала стена. В случае нападения врагов жители Подола бросали дома и, захватив самое ценное имущество, бежали на Гору, под защиту крепости.
Подол населяли ремесленники: гончары, кожевники, столяры, оружейники. Люди одного ремесла тяготели друг к другу, селились рядом, и так возникали слободки Гончарная, Кожевная, Оружейная. В Гончарной жужжали круги, на которых формовались горшки, кринки, блюда и иная посуда. Кожевная встречала посетителей резкой вонью гниющих шкур, а в Оружейной слободе раздавался перестук и перезвон молотков и молоточков, кующих пластины для лат и кольца для кольчуг.
Дом Пересвета был выше и обширнее соседних домов. Двор устилали плотно уложенные плахи.
[40]
Жилье состояло из большой, хорошо убранной светлицы и терема – владения Нади и ее матери Софьи. Над домом поднималась надстройка – одрина, где спали хозяин с сыном. Отдельный ход вел в мастерскую с земляным полом. Там в углу был устроен горн с кузнечным мехом для раздувания пламени.
Пересвет в бархатном кафтане встретил гостей на крыльце, как этого требовал обычай. Троекратно облобызавшись с рыбаком и сердечно обняв Зорю, оружейник повел их в горницу, где хлопотали Софья и Надя.
В переднем углу под иконами стоял стол под белой скатертью, уставленный яствами и питиями. Вдоль стен тянулись не лавки, как в бедной хате Стоюна, а широкие резные лари, покрытые холстом; в них хранились пожитки хозяев.
Полная низенькая Софья поклонилась Стоюну до земли, а потом стала горячо целовать сконфуженного Зорю.
– Ненаглядный ты мой, сокровище мое! – выпевала она в перерывах между поцелуями. – И какой же отец, какая мать породили тебя, такого доброго, такого смелого?!
– Парень как парень, – спокойно отозвался Стоюн. – Не так давно приходилось драть его лозой за всякие проказы…
Зорины щеки запылали от стыда, и он смущенно поглядывал на Надежду, такую же белокурую и круглолицую, как брат.
Пересвет и его жена стали усаживать гостей за стол.
Угощение было изобильное: жареный поросенок под луковым соусом, утка с пареной репой, отварная осетрина, пироги с морковью и свеклой, каша пшенная, каша гречневая с молоком, свежие огурчики, мед сотовый.
Хозяин посадил Стоюна по правую руку от себя, а Зорю по левую и подкладывал им самые лучшие куски. Но для Стоюна главной приманкой на столе были не яства, а пития. Оружейник не обманул Стоюна, приглашая его в гости. Мед у него действительно был такой, что не посрамил бы и боярского пира.
После двух чар новые друзья заговорили такими повышенными голосами, что молодежь поняла: ей тут не место. С одобрения хозяйки Неждан и Надя повели Зорю на берег Днепра, а взрослые остались возле сулеи с медом.
Обычная сдержанность оставила рыбака. Волнуясь, он рассказывал Пересвету о той страшной ночи, когда лишился жены.
– Уж как же мне горько, друг, – говорил Стоюн, – как пусто без Ольгушки! Ведь она знаешь какая была!.. Утром взглянет на меня своим ясным взором, и мне целый день – праздник. Худо мне без нее, Пересвет, худо!..
Оружейник пытался утешить Стоюна.
– Все от бога, – говорил он, – на все его святая воля.
– За что же он так наказал меня?! – взъярился рыбак. – Али я ему не молился, не ставил свечки перед иконами? Злое дело он надо мной сотворил!..
– Молчи, а ты молчи! – испуганно перебил оружейник. – Еще больше на себя беды накличешь. Дети ведь у тебя!
Новые знакомцы осушали чару за чарой, а потом их головы бессильно упали на стол, и гулкий храп огласил горницу.
Был поздний вечер, когда Зоре удалось вызволить отца из гостей. Стоюн, несмотря на опьянение, сидел в челноке твердо, но его затуманенному сознанию представлялось, что он каким-то образом выручил жену из плена. И он обращался к ней заплетающимся языком:
– С-слышь, Ольгуша?.. М-мы без т-тебя так г-горевали, т-так г-горевали… А т-теперь в-все с-слава б-богу…
И он вдруг оглашал темную гладь Днепра громкой песней.
На другой день Стоюн спросил у сына:
– Ну как, много я начудил вчера?
– Всякого было, батя, – уклончиво отвечал Зоря.
– Что ж, грех да беда на кого не живет, – хмуро молвил рыбак. И вдруг улыбка озарила его суровое лицо: – А мед у Пересвета хорош, ах, хорош!..
Глава десятая
Летописец Геронтий
В следующее воскресенье, отпросившись у отца, Зоря явился на Подол спозаранку.
