Волны свирепо швыряли тяжело нагруженные учаны. Кормчие твердо держали рули, заботясь о том, чтобы лодья не повернулась боком к волнам.
Было невероятно трудно выполнять приказ Хрисанфа – держаться вместе. Ураган раскидал суда, и возле «Единорога» держался только «Олень» – учан любечского гостя Никодима.
Все грознее и грознее шумели волны, удары грома участились и слились в непрерывный грохот; тучи шли так густо, что море окутала тьма, освещаемая блеском молний.
Люди на «Единороге» в страхе жались друг к другу, держались за скамейки, за борта, за скрипящую мачту. И вдруг они увидели, как близкий к ним «Олень» вдруг страшно накренился, черпнул бортом воду, потом на мгновение выпрямился и стал уходить в морскую пучину:
– Погибаем! Братцы! Спасите!.. – понеслись отчаянные крики.
Но от «Оленя» осталась только верхушка мачты. Скоро исчезла и она, и в водовороте виднелись лишь головы людей, боровшихся с волнами. Первым на выручку тонувшим бросился Лютобор. Скинув сапоги и кафтан, он прыгнул в море. За ним последовали Зоря, Неждан, Угар, Тереха и еще несколько гребцов и воинов – отличных пловцов.
Силач Лютобор шутя боролся с волнами. Несколько движений руками, и он сразу продвинулся на десяток саженей. Он уже успел передать на борт «Единорога» одного спасенного и поплыл за другим, еле державшимся на воде. Зоря спас стряпуху Василису; перепуганную до потери сознания женщину Светлана втащила на борт, привела в чувство и стала успокаивать. Неждану удалось спасти кормчего – грузного высокого Ферапонта. Иные из экипажа «Оленя» сами хорошо плавали и добрались до Ефремова учана. Охотник Вихорь сильными руками рассекал волны: он тащил на себе бесчувственного гостя Никодима…
Буря утихла так же внезапно, как налетела, – это случается в южных широтах. Тучи исчезли, заблестело солнце. На успокаивающейся поверхности моря кое-где плавали остатки разбитого «Оленя» – доски, пустые бочонки, весла.
Разбросанные лодьи спешили соединиться. Приведенный в чувство Никодим и кормчий Ферапонт начали перекличку людей. Шести человек они не досчитались. Четыре воина и два гребца погибли в море, далеко от родного Любеча.
– Бог дал, бог и взял, его святая воля! – набожно прошептал Никодим, и слеза скатилась по его старой, морщинистой щеке.
Да, недаром византийский император и летописец Константин Багрянородный
[106]
писал о пути «из варяг в греки»: «Это мучительное плавание, исполненное невзгод и опасностей».
Часть четвертая
Царьград
Глава первая
У городской стены
Караван Онфима через четыре дня подходил к Царьграду. Величавая громада святой Софии вырастала с каждым часом.
Близка заветная цель!
Гребцы дружно ударяли веслами. Цветущие берега Босфора медленно уходили назад, а Зоря и Светлана всей душой рвались к таинственному и уже близкому городу, где томилась в неволе их мать. Нетерпение ребят разделял и бродник Угар – ему тоже хотелось поскорее увидеть Ольгу. Угар и Зоря просили у Ефрема разрешения взять челнок и одним плыть вперед. Пусть они выиграют два-три часа, но при их нетерпении и это казалось много.
Купец добродушно рассмеялся.
– Эвося, торопыги! – сказал он. – Да кто вас в город пустит?
– А почему же нет? – спросил Зоря.
– Скрепи сердце, – ответил новгородец. – Ждать свиданья с матерью вам придется, может, два-три дня, а может, и того боле.
– Так вот же он, Царьград, совсем близко! – воскликнул Зоря.
– А ты знаешь поговорку: «Веников много, да пару мало»? Не к теще на блины явились, к грекам едем, а они – народ осмотрительный. Ватагу нашу они в город не впустят, а жить мы будем за стеной, в монастыре святого Мамы.
[107]
Подворье такое есть для иноземных купцов и их челяди. И как приедем туда, от ихнего эпарха, сиречь градоправителя, придет человек. Наш старейшина предъявит ему княжую грамоту, где написано, сколько в нашем караване людей. Ежели окажутся лишние, то греки с нами торговать не станут, а будут писать нашему князю, почему-де в нашей грамоте неустойка…
– Ой-ой-ой! – вскричал Неждан. – Так это же на полгода дело?
Светлана боязливо спросила:
– А у нас княжая грамота есть?
– Есть, голубка, есть, не беспокойся. Не в первый раз в Царьград приходим. А распорядок такой установлен еще по договору нашего князя Игоря, прадеда Ярославова, и было это без малого сто лет назад.
[108]
Вот какие дела-то, ребятки! – закончил Ефрем.
Светлана и Зоря совсем приуныли.
– Так, может, нам в город, к матушке, совсем и не попасть? – тихо спросил юноша.
– Не печалься, – успокоил его купец. – Мы по приезде списки даем на тех, кто нам помогать в торговле должен, чтобы их в город пускали. Ну вот я вас троих и запишу: тебя, Светлану, Угара.
– А меня? – робко спросил Неждан и покраснел.
– Ладно, и тебя, – согласился Ефрем.
– А про меня ты уж, верно, совсем позабыл? – обиделся Митяй.
– Что ты, сынок, – усмехнулся купец. – Ты мой самый главный помощник, ты первый в списке будешь.
– То-то же, – буркнул успокоенный мальчик.
И вот уже совсем близко полуостров между Пропонтидой и Золотым Рогом, где раскинулся великий город, красивейший в мире.
Русские суда взяли вправо, так что город остался у них с юга.
Царьград величаво возвышался на семи холмах. Быть может, их было и не столько, но в древности число «семь» считалось священным, и летописцы старались приспособить топографию главнейших городов мира к этому числу. Так и Рим гордо именовал себя «семихолмным», а впоследствии и Москву считали расположенной на семи холмах, и поэт писал: «Сколько храмов, сколько башен на семи твоих холмах!»
Почти на самом мысе, ближе к югу, возвышался белокаменный императорский дворец, поднимаясь от берега в гору. Он был соединен крытыми переходами с гаванью Вуколеон. Но эта гавань была не для наших скромных мореплавателей – она предназначалась для императорских кораблей. Далее виднелся златоглавый дворцовый собор, за ним снова ярус за ярусом палаты и великолепные церкви, и все подавляла грандиозная София с устремленным к небу огромным куполом – нетленное чудо света, предел человеческих мечтаний…
Да, не было в мире города более пышного по внешнему виду, чем сверкающий белизной Царьград. И русские, впервые попадавшие в него, говорили, что Киев по сравнению с ним кажется очень скромным городом.
