Вкрадчивый бас Евмения долго еще журчал, и наконец ювелир согласился доделать работу.
– Будь проклят день, когда я впервые встретил тебя! – устало молвил аргиропрат. – Но я кончу ризу, сегодня последний день моей работы. Где тебе ее вручить?
Было решено, что Евмений, опять переодетый, приедет за вещью в дом ювелира сегодня же поздним вечером. Андрокл с женой отправится на пир к знакомым, живущим неподалеку. Он скажет своим рабам, что вернется только к утру, и запретит им покидать двор. И конечно же, рабы разбегутся все до одного, включая привратника… так случалось уже не раз. А ювелир, сославшись на нездоровье, покинет соседа и будет ждать Евмения.
Этот план был хорош: не годилось, чтобы слуги видели влахернца в доме Андрокла дважды в течение одного дня.
Все сошло как по-писаному, но, покидая комнату ювелира с фальшивой ризой, запрятанной под одежду, Евмений увидел на дворе Ольгу, таскавшую на руках раскапризничавшегося Стратона.
Увидел ее из своего окна и Андрокл, провожавший глазами ночного посетителя, и это поставил жизнь царьградской пленницы в величайшую опасность. В случае провала дерзкого замысла она явилась бы свидетельницей, которая слишком много знает.
Утром Евмений принес поддельную ризу в храм и спрятал в алтаре под престолом,
[119]
прежде чем явились другие священники. Тайник был превосходный: престол запрещалось сдвигать с места под угрозой церковного проклятия, и лишь в случае крайней необходимости это совершалось с особыми молитвами, возносимыми к богу. Евмений не молился. Он спешил – ему было не до того. Да и что стоило протоиерею это нарушение церковных правил, когда он решился на величайшее святотатство.
Весь день Евмений провел в тревоге. Гонец с указом от патриарха не явился, хотя было слышно, что тот уже в городе. Поздним вечером протоиерей, воспользовавшись запасным ключом, проник в церковь через заднюю дверь. При слабом свете потайного фонарика он проработал несколько часов, и дело было сделано.
На место драгоценной ризы похититель поставил другую. И хотя она была только что сделана, искусный аргиропрат при помощи специальных составов придал ей старинный вид, и нужно было иметь очень наметанный глаз, чтобы обнаружить замену. Но кому бы пришло в голову предположить даже возможность такого неслыханного преступления? И меньше всего думал о нем знаменитый сыщик Левкипп, нечаянные встречи с которым так всполошили ювелира Андрокла.
В понедельник утром влахернский протоиерей Евмений явился в эргастерий Андрокла. Похищенная риза божьей матери была надежно скрыта под широкой священнической рясой. Отдавая Ондрею Малыге коня, Евмений даже перемолвился с русским рабом несколькими словами о хорошей погоде и прошел в секретную келью ювелира. Там два сообщника покончили расчеты. Евмений получил за свое грязное дело меньше, чем ожидал. Опытный глаз Андрокла обнаружил, что несколько крупных алмазов были еще ранее кем-то вынуты и заменены поддельными. Ювелир легко доказал это.
И похититель молвил с кривой улыбкой:
– Нас опередили!
И все же после всех расчетов Евмению досталось от ростовщика тридцать тысяч номисм – огромное состояние, с которым можно было спокойно доживать жизнь в любой стране мира. И это состояние не было заключено в громоздком многопудовом грузе золота. Оно состояло в нескольких векселях, написанных на пергаменте и имевших подпись аргиропрата Андрокла. По этим векселям можно было получить золото в любом крупном торговом центре: в Дамаске, в Багдаде, в Александрии. Везде знали и ценили подпись и печать богача Андрокла.
А когда довольный Евмений вернулся домой с легким, но драгоценным грузом векселей, он узнал, что уже не является настоятелем церкви Влахернской божьей матери. Гонец ждал его с патриаршим указом.
Глава одиннадцатая
Последние дни в Царьграде
Весь русский лагерь сочувствовал родным несчастной Ольги. Все гневно осуждали корыстолюбие и вероломство ювелира Андрокла, заломившего за рабыню неслыханную цену.
Купец Ефрем в разговоре с Андроклом пригрозил ему, что поднимет дело о нарушении права выкупа. Но он сознавал, что эта угроза не могла напугать рабовладельца. Византийский суд, как и все суды, отличался крайней медлительностью. Достаточно было ювелиру раздать в канцелярии эпарха три-четыре номисмы, и дело по его обвинению в незаконном задержании невольницы могло затянуться на целые годы. А новгородский гость должен был вот-вот покинуть Царьград, этот «благословенный город», «жемчужину Вселенной».
Торговля русских гостей подходила к концу. Пленных печенегов выгодно продали на невольничьем рынке еще в первые дни, и купцы поделили между собой выручку. Русские товары почти все были разобраны, оставалось с выгодой затратить полученные деньги. Ефрем и другие купцы закупали амфоры с выдержанным вином, на которые после опробования налагались правительственные печати. Брали большое количество дорогих паволок из шелка и бархата; для киевских, черниговских и новгородских модниц приобретались ожерелья, серьги, браслеты, кольца, эмалевые брошки, расшитые золотом головные уборы и платья. Изюм и другие сушеные фрукты также составляли немалую часть византийского экспорта на Русь.
Все приобретенные товары переносились на подворье святого Мамы и там до отъезда содержались под строгой охраной.
В последние дни на рынке не так много было работы, и купцы отпускали своих людей побродить по Царьграду и полюбоваться его красотами. Уже многие ватажники успели не по одному разу побывать в знаменитых царьградских банях. Мыться там бесплатно русские имели право по договору. И они пользовались этим правом вовсю. Натирались грецким мылом, смывали пену грецкими губками, плавали в мраморных бассейнах. Выходили красные, распаренные, довольные, но говорили:
– Пару бы сюда да березовых веничков, вот была бы баня!
Молодые парни, гребцы и воины с учанов Ефрема, ходили по городу своей компанией. Зоря и Неждан не присоединялись к ним, но Митяй был непременным участником всех прогулок. Отец поручил его заботам Терентия – веселого и находчивого новгородца.
Тереха и его друзья побывали повсюду. Неизгладимо врезалась им в память базилика
[120]
святой Софии, которую они посетили во время патриаршего богослужения. Подходя к храму, они увидели на площади конную статую кесаря Юстиниана,
[121]
отлитую из бронзы.
– Смотри, робя! – воскликнул неунывающий Тереха. – Какое идолище стоит! А в шуйце
[122]
арбуз держит…
