— Ага, — крайне смутно ответила она.
Когда я выступил из душа, энергично растирая Маккабрейское брюшко, Иоанна уже пребывала в означенной 2 6" — постели.
— Я распорядилась отключить жучков, Чарли.
— Оба-на? — по-американски отреагировал я.
— Ага. Я ж типа владею этой малиной, сечешь?
Меня покоробило.
— Не сёк, — надулся в ответ я. — И в этой постели все равно не хватит места двоим.
— На что спорим, чувак?
Места хватило. И я имею это в виду совершенно искренне.
— Я думаю, что в целом мне бы лучше взять с собой Джока, — сказал я позже, когда у нас наступил антракт на подкрепление сил. — В конце концов, три глаза лучше двух, э?
— Нет, Чарли. Он слишком заметен, люди его запомнят, в то время как ты совершенно непримечателен, ты как бы сливаешься с фоном, сечешь?
— Нет, и этого я тоже не сёк, — сухо ответил я, ибо в таких замечаниях всегда прячется жало.
— Да и вообще, дорогуша, он ксенофоб, не так ли? Вероятно, примется колотить всяких людей и привлекать внимание.
— Что ж, очень хорошо, — сказал я. И добавил: «Назад, на галеры», — но, разумеется, не вслух.
Наутро Иоанна отвезла меня в Лондон. Она изумительно водит машину, но пассажирский тормоз я применял энное число раз; все путешествие фактически было для меня одним нескончаемым жомом. Наконец мы невредимыми причалили к Аппер-Брук-стрит, Дабль-Ю-1, по пути остановившись лишь в одном месте, где с вас делают фотографии на паспорт, пока вы ждете.
— Но у меня уже есть паспорт, — заметил я.
— Ну, дорогуша, мне просто кажется, что тебе понравился бы славненький новенький.
Из квартиры она совершила несколько предусмотрительных телефонных звонков всевозможным людям; в результате к исходу дня я стал гордым обладателем билетов первого класса на «Боинг-747» и паспорта гражданина Ватикана со всеми необходимыми визами, выданного на имя бр. Фомы Розенталя, ОИ; род занятий: секретарь курии. Мне вовсе не показалось, что это смешно, о чем я и заявил — раздраженно.
— Дорогушечка, — сказала Иоанна. — Я отдаю себе отчет, что в твоем возрасте ты бы не остался просто бр., но если бы мы сделали тебя монсиньором, или еп., или еще кем-нибудь, персонал авиалинии принялся бы над тобою хлопотать, а это было бы небезопасно, правда? Скажу тебе вот что: давай я отправлю паспорт назад и велю повысить тебя до каноника. Хм? Ты согласишься на каноника?
— Ох, прекрати, Иоанна; я, честное слово, не дуюсь. Церковь станет для меня уже не первым поприщем, на котором я оплошал. Кроме того, я вовсе не уверен, что в Риме есть каноники, а монсиньорам, мне кажется, полагается носить лилово-коричневые портки.
— О, ну хорошо. Я знала, что ты не будешь против обычного бр. Есть в тебе какая-то чудесная скромность…
Я воздел просительную руку:
— Мне, разумеется, потребуются несколько ниток четок и требник-другой — я уверен, ты и об этом позаботилась.
— Чарли-дорогуша, не забывай — предполагается, что ты иезуит. А они таким не балуются.
— Ох, конечно же нет; глупо с моей стороны.
Мне отнюдь не стыдно признаться — полет мне понравился: я оказался единственным пассажиром первого класса, и стюардессы были сама обходительность. Сама крайняя обходительность. Я начал понимать, почему ночью Иоанна положила на меня столько сил, если вы понимаете, о чем я. (А если не понимаете, о чем я, поздравляю — ваш разум чист и неиспорчен.)
Отель мой был такого «люкса»,
[95]
что я изумился — говорить про «ту конфор модэрн»
[96]
значило бы преуменьшать на воз и маленькую тележку. Не очень походил на тот бангкокский, где перед сном нужно встряхивать простыни, дабы избавиться от маленьких золотистых девочек, хотя и здесь администрация старалась, как могла. Но вам же не хочется об этом слушать, верно?
Наутро я вспрыгнул с постели с радостным кличем — и шустро впрыгнул обратно, уже похныкивая. Я рос отнюдь не крепышом, даже в детстве, и в то утро был настолько изможден как телом, так и разумом, что сомневаюсь, удалось бы мне не промахнуться шляпой мимо земли. И, совершенно определенно, я был ни в каком не состоянии играть в Тайных Агентов со Зловещими Азиатами. «Реактивное запаздывание» и другие факторы держали меня за глотку, не говоря уже о других внутренних органах. Силу свою я восстанавливал, сначала приняв один восхитительный завтрак, а после двухчасовой способствующей пищеварению дремы — второй такой же; оба я запил стаканами питательного бренди с содовой, кои в данном отеле можно заказывать, не прибегая к услугам этажных официантов: просто жмете на соответствующий сосок «Освежительной Консоли», коя неподготовленному взгляду больше всего на свете напоминает кинематографический орган в миниатюре.
К ланчу я сумел неверной походкой доковылять до ресторана внизу, где и объявил своим силам всеобщую мобилизацию: мне подали нечто зеленое, хрусткое и вкусное — очевидно, лобковые волосы юных русалок, хотя официант заверил меня, что это всего-навсего жареные водоросли. За ними последовала нашинкованная лучинками утка, приготовленная в каком-то варенье; аппетитная вязкая липучка из плавательных пузырей какой-то невероятной рыбы; до сердцевины прожаренные пельменеподобные штуки, в каждой из которых содержалось по огромной мясистой креветке, — и так далее и тому подобное: изобретательности их не было предела.
Было там и что выпить — мне сказали, продукт возгонки риса. У напитка был обманчиво невинный вкус, из-за которого «Пимм № 1» в мои университетские годы был таким удобным инструментом соблазнения девчонок. С благодарностью я отправился к себе в номер, улыбаясь всем и каждому. Я пребывал в том блаженном состоянии не-вполне-подпития, когда человек счастлив давать слишком щедрые чаевые, а в претендентах на их получение отбоя нет. Я даже втиснул пачку валюты в руку субъекта, оказавшегося американским гостем отеля; он сказал:
— О'кей, святой папаша, чё угодно? — Осознав свою ошибку и вспомнив о духовном маскхалате — иначе прикиде, — я взмахнул воздушной дланью и велел ему сыграть на то, что угодно ему, — все равно это пойдет бедным. После чего обнаружил свой номер, обрушил Маккабрееву репу на подушку и завершил цикл лечения еще парой часов без сновидений.
К исходу дня терапия закончилась, и я обнаружил в себе достаточно энергии, чтобы вскрыть запечатанный конверт инструкций, даденный мне Иоанной в аэропорту Хитроу.
«Ниц Клык Пик, — гласил он, — доктор стоматологии и ортодонтии». Шутка явно неважнецкая, но я все равно поискал его в телефонном справочнике (даже если вы знаете, что китайцы ставят свои фамилии туда, где мы держим имена, над китайской телефонной книгой можно сломать себе череп) — и нашел. Я ему протелефонировал. Пронзительный и возбужденный голос признал, что владелец его и есть д-р Ниц. Я подавил в себе желание сказать «ик», а вместо этого сообщил, что я — торговец зубной пастой, ибо это и было мне велено сообщить. В ответ донеслось, что я могу нанести ему визит, когда мне будет угодно: вообще-то он предлагает мне явиться как можно скорее. Да-да, как можно скорее, по-жаруйста. Я раздумчиво повесил трубку. Римско-католический воротничок безжалостно терзал мою шею, и я припомнил, что нечасто мне доводилось видеть торговцев зубной пастой в сутанах, поэтому я переоблачился в неприметный легкий костюм цвета горелого мандарина, который тот малый на рюде Риволи сварганил мне, когда на 300 фунтов еще можно было купить повседневный костюм.
