Я выпрямился на стуле, смотрясь обнадеживающе, полезно, полнозвонно.
— Я весь пристальное внимание, — заверил его я. Полковник со значением посмотрел на Джока. Я перехватил намек и предположил, что Джоку с нами, должно быть, скучно, а отель просто кишит горничными, чьи попки нуждаются в щипках. Джок зарысил прочь.
— Хорошо, — сказал Блюхер. — Итак. Миссис Крампф, судя по всему, с ума по вам сходит. Не скажу, что мне легко это понять, — видимо, тот случай, когда что бы человека ни возбуждало — хорошо. У меня в данный момент нет ясного представления, зачем вы нам нужны рядом с нею, если не считать того, что в этом должно что-то крыться. Что-то крупное. За несколько месяцев до того, как ее супруг э-э… скончался, наше э-э… бухгалтерское подразделение, как мы его называем, засекло тайное перемещение весьма значительных сумм в империю Крампфа и из нее. После его кончины мы рассчитывали, что эти движения прекратятся. Они не прекратились. Более того — возросли в объеме. Надо понимать, что мы говорим не о низкопробной халтурной растасовке денег — этим пускай занимаются парни из Налогового управления или Службы контроля за денежным оборотом. Мы говорим о суммах, на которые в одночасье можно купить центральноамериканскую республику — или две африканских, — и еще останется на карман, чтобы по ним погулять. У нас нет никаких зацепок, мы не понимаем, что происходит. Поэтому ступайте женитесь на миссис Крампф и разузнайте все.
— Лады, — деловито и нелитературно произнес я. — Первым делом с утра отправлю ей каблограмму и намекну на хорошие новости.
— Необязательно, Маккабрей. Она уже здесь.
— Здесь? — взвизгнул я, дико озираясь, как на моем месте поступила бы любая беременная монахиня. — Где это — «здесь»?
— Я имею в виду — здесь, в отеле. Полагаю, у вас в номере. Поищите у себя в постели.
Я исторг нечто вроде мольбы. Он похлопал меня по плечу, будто скаутский вожатый:
— За вторым завтраком вы съели полторы дюжины устриц, Маккабрей. Я верю в вас. Ступайте туда и возвращайтесь с победой, мой мальчик.
Я одарил его взором, исполненным чистой ненависти, и, хныча, пополз в отель и в свой номер.
Там она и оказалась, как обещано, — только не в постели, хвала всевышнему, и даже не обнаженная: на ней была штуковина, больше всего напоминавшая наволочку из кремового шелка с тремя прорезанными дырками, стоимостью, вероятно, несколько сот фунтов; миссис Спон повесила бы на нее ценник с лету. В таком облачении Иоанна выглядела еще обнаженнее. Подозреваю, что я залился румянцем. Секунду-другую она мешкала в этом мешке, начеку, упиваясь мною, как Вордсворт пожирал бы взором поле желтых — да-да, желтых — нарциссов.
[21]
После чего рванула вперед, в мои объятия — с такой ударной силой, что человека помельче свалила бы с ног.
— О ЧарлиЧарлиЧарли, — вскричала она. — ЧарлиЧарлиЧарли!
— Да да да, — парировал я, — ну ну ну, — неловко похлопывая ее по чарующей левой ягодице. (То есть я вовсе не хочу сказать, что другая, она же правая, ягодица была прелестна в неравной степени — левую я вычленил в целях воспевания лишь из-за того, что подробному рассмотрению в тот миг подверглась именно она, вы же понимаете.)
Иоанна экстатически заизвивалась в моих руках, и я, к своему глубочайшему облегчению, ощутил, как полторы дюжины устриц приступили к работе в допрежь дремавших железах Маккабрея. (Изумительно самоотверженные они ребята, эти устрицы, как я неизменно считаю: позволяют проглатывать себя живьем, даже не пикнув в знак протеста, а затем отнюдь не мстят, подобно угрюмой редиске, а выплачивают превосходный стимулирующий дивиденд. Какая у них, должно быть, чудесная жизнь, а?)
«Что ж, — подумал я, — поехали», — и совершил недвусмысленное движение к тому, что Дж. Донн (1573–1631) называет «верным истинным концом любви». Однако Иоанна, к моему изумлению, твердо оттолкнула меня и как бы навинтила платьице на подобающее место.
— Нет, Чарли, до свадьбы — ни-ни. Иначе что ты обо мне подумаешь?
Я разочарованным манером разинул рот, но, должен признать, ощутил некую отсрочку, если вы уловили намек. Это, изволите ли видеть, давало мне время предать себя рукам способного тренера: легкий галоп по выгулу каждое утро, а также диета из бифштексов, устриц и «Гиннесса» скоро выведут меня из той категории, где победители заезда сразу продаются с аукциона, и введут в хорошую среднеспелую форму.
— Чарли, дорогуша, ты ведь женишься на мне, правда, милый, хм? Твой прелестный доктор сказал, что женитьба окажется для тебя крайне терапевтичной.
— Это Фарбштайн сказал? Вот как? — противно уточнил я.
— Нет, дорогуша, кто такой Фарбштайн? Я имею в виду того миленького американского доктора, который здесь за тобой присматривает, — доктор Блёхэр? — Фамилию она произнесла очень красиво, с прононсом старой Вены.
— Ах да, Блёхэр. Доктор Блёхэр, да-да, конечно. «Миленький» — определение как раз для него. Только мне кажется, ему бы не очень понравилось, если бы ты его так называла, — он бы решил, что звучит слишком нацистски. Ему больше по душе именоваться «Блукером». Чтобы рифмовалось с «нукер», — глубокомысленно прибавил я.
— Спасибо, дорогуша. Но ты не ответил на мой вопрос. — Она очаровательно напучила губки. (Напучивать губки — вымирающее искусство; им владеет миссис Спон, а еще это умеет делать тот мальчик, что создает мне сорочки, но в наши дни оно так же редко, как подхихикиванье и прысканье. Однако сохранились, я полагаю, дородные пожилые джентльмены, еще способные хмыкать.)
— Дражайшая моя Иоанна, разумеется, я намерен жениться на тебе как можно скорее. Скажем, в следующем месяце. Пойдут, само собой, пересуды…
— Чарли, дорогуша, я вообще-то скорее думала про завтра. У меня для этого уже есть ваше безумное Британское Особое Разрешение.
[22]
Нет, это было просто — я лишь попросила посольского казначея отвезти меня к одному из ваших архиепископов, к такому славному глупенькому старичку. Я сказала ему, что вероисповедание у тебя, должно быть, называется «атеист», а он ответил, что таково же оно и у большинства его епископов, поэтому на бланке написал «англиканская церковь». Я правильно сделала, Чарли?
— Отлично. — Лицом мне удалось не дрогнуть.
— И еще, Чарли, у меня для тебя сюрприз. Надеюсь, тебе понравится. Я позвонила викарию твоей родной деревни — отсюда до нее, может, миль сорок, — и он сначала как бы сомневался насчет твоей церковной посещаемости: сказал, что не помнит тебя на службе с самой конфирмации тридцать лет назад, но я сказала ему, что архиепископ официально записал тебя «англиканцем», да и в конце он сам пришел в себя и сказал: ладно, суну голову в петлю.
