Я покачал головой – преступление меня ошеломило.
– Само собой, – добавил садовник. – У ребятишек своя версия насчет этих убийств.
– Да?
– Они думают, что это сделал учитель валлийского.
Глава 4
Думаю, мой многоюродный дедушка Ноэль был все же влюблен в ту женщину из джунглей, Гермиону Уилберфорс, хоть и не видел ее ни разу в жизни – ну, во всяком случае, если и видел, то через много лет после того, как в нее влюбился. Возможно ли такое? Откинувшись на спинку стула, я слушал запиленный диск-гигант «Мивануи в «Мулене», запись по трансляции». Миссис Ллант-рисант занесла пластинку утром. Сказала, что отыскала ее в гараже. Но, судя по конверту, пластинка нигде не пылилась. Такое типичное для миссис Ллантрисант вранье. Месяц за месяцем простаивая в пикете, ежевечерне обзывая прославленную клубную певицу прошмандовкой, она просто не могла признать, что, как и все, любит ее музыку. Я взглянул на портрет многоюродного прапрадедушки Ноэля, теперь, к сожалению, обезображенный тонкой трещинкой на стекле – наследием недавнего обыска. Эти друидские громилы не смогли бы его отделать таким образом, будь он жив, это уж точно. Судя по всему, с ним были шутки плохи. Таких, как он, хлебом не корми, дай выйти на сельской ярмарке на ринг против разъездного боксера. Когда друзья и родственники, а также ряд членов Общества изучения Борнео сочли его поход на выручку белой женщине, затерянной в джунглях, блажью романтического идиота, это лишь укрепило его решимость. И таким образом он 14 января 1868 года отправился из Аберистуита через Шрусбери в Сингапур. Пять лет спустя жена епископа выменяла на два медных котелка его путевые записки, которые, оказалось, пылились под светильником из черепов в углу общинной хижины.
Дальнейшие размышления над его судьбой были приостановлены появлением в конторе человека, словно вышедшего из фильмов об Аль Капоне:
[18]
двубортный костюм в тонкую темно-синюю полоску, свободные брюки с параллельными стрелками, шелковый галстук, мягкая «Федора» – это был Тутти-Фрутти, старший из сыновей Бронзини. За ним вошли два мускулистых прихвостня.
– Босс хочет поговорить с тобой, – без затей сообщил Тутти-Фрутти.
– Он желает записаться на прием?
Два прихвостня обошли стол, схватили меня за руки и приплюснули к спинке стула.
– Просто сиди и помалкивай.
Папа Бронзини вошел, тяжело опираясь на трость. Тутти-Фрутти принял с его плеч пальто и проводил к клиентскому стулу. Старик не спеша устроился, казалось, вовсе не обращая внимания, что его ждет полная комната народа. Ему такое давалось естественно. Расположившись поудобнее, он медленно поднял на меня глаза:
– Бон джорно.
– Боре да. Примите соболезнования по поводу вашего сына.
Он поднял руку, как бы показывая, что мои соболезнования подразумеваются.
– Это было большим ударом для всей семьи.
– Не сомневаюсь.
– Естественно, мы хотели бы знать, кто это совершил.
– Естественно.
Некоторое время никто не произносил ни слова. Папа Бронзини, казалось, обдумывал, как бы ему приступить к теме разговора.
– Вы извините мою дерзость – я слышал, вы недавно были гостем полицейского участка?
– Да, это верно.
– Могу я спросить, почему?
Настал мой через поразмыслить. Что мне следует ему сказать? Защита конфиденциальности клиента – основополагающее правило моей профессии. Конечно, в формальном смысле Мивануи не была моим клиентом, поскольку не платила мне, но это всего лишь формальность. В моральном смысле я обязан защищать ее интересы. Я также знал, что папа Бронзини – не дурак. У него имеются связи; возможно, он уже знает, за что меня забрал Ллинос.
– Вам трудно припомнить? – Вопрос был задан вежливо, но нетерпение прозвучало явственно.
– Я не могу вам сказать, – ответил я.
Громила слева от меня вытащил маленькую резиновую дубинку и ненавязчиво побаюкал ее на руках.
Папа Бронзини печально взглянул на меня:
– Я есть растерян слышать такое.
– Мне очень жаль, – сказал я. – Особенно мне жаль вашего мальчика; но Ллинос хотел меня видеть по другому делу.
– Так ли это? – спросил он просто. Снова повисло молчание. На этот раз с оттенком напряженности. – Вам следует понимать, мистер Найт, что никто никого ни в чем не обвиняет. Речь идет просто о сборе фактов. Вы сами отец – вы должны понять…
– Нет-нет.
Папа Бронзини, казалось, растерялся.
– Я не отец.
Он взял в руки фотографию Марти.
– Это не мой сын. Он был моим школьным приятелем; он погиб, когда мне было четырнадцать.
Бронзини поставил фотографию опять на стол с преувеличенным уважением.
– Должно быть, вы с ним были очень близки, если спустя столько лет вы храните его снимок.
– Полагаю, можно сказать и так. Хотя все гораздо сложнее. – Я не стал говорить ему, что Марти погиб, подняв мятеж на уроке физкультуры.
Бронзини воздел руку:
– Пускай так. Человек столь чувствительный, несомненно, поймет мои отцовские чувства. Мы говорим здесь о простой вежливости и порядочности…
– Я понимаю, мистер Бронзини, но я не могу открыть вам, почему меня хотел видеть Ллинос. Это вопрос чести. Как сицилиец вы, несомненно…
Папа Бронзини хрястнул кулаком по столу:
– Вы говорите со мной о чести и одновременно лжете мне!
Интересно, когда они пустят в ход дубинку. Я вдруг разозлился; кто они такие, эти дешевые гангстеры, чтобы вламываться ко мне в контору и учить меня манерам?
– Слушайте, мистер Бронзини! – рявкнул я. – Сочувствую вашей потере, но не стоит заноситься; мы оба знаем, чем вы и ваши парни промышляете в этом городе, так что не надо здесь мне читать нотации о вежливости и…
Дубинка врезалась мне в голову; в поле зрения влетел сноп искр, и комната опрокинулась набок. Я полежал боком на полу несколько секунд, а затем два громилы подняли меня и опять швырнули в кресло.
Тутти-Фрутти прыжком обогнул стол и заорал мне в лицо:
– Как ты смеешь не уважать сына нашей семьи? Он был хороший мальчик!
– Да ну? – заорал я, теряя от злости последние остатки здравомыслия. – Расскажи-ка об этом миссис Морган – ее перчатки тявкают каждый раз, когда она проходит мимо лавки мясника!
Дубинка опустилась снова.
Папа Бронзини вздохнул, затем медленно встал, легким мановением руки показывая, что собеседование окончено.
