Рианнон Джоунз подошла и встала рядом, любуясь чайничными попонками.
– Принхаун да, мистер Найт!
Я с улыбкой обернулся:
– Принхаун да, миссис Джоунз, чудесный день!
Она сделала ангельское лицо:
– О да, не правда ли!
Я пришел выкачать из нее информацию, но следовало вымостить путь приветственными любезностями. Поторопись я сейчас – и позже она утопит меня в экивоках.
– О да, денек выдался на славу, сказать нечего, – сказал я. – Будем надеяться, погодка не подкачает и в июле.
На лице миссис Джоунз солнце скользнуло за облако, словно дала о себе знать давно забытая детская травма.
– О-оо, вы бы так не сказали, если б помнили тридцать второй год! Тогда был прелестный июнь, и вдруг с первого июля зарядил дождь и не утихал до банковского выходного в августе. – Она поежилась. – До сих пор не могу прийти в себя!
– Тем не менее, – сказал я утешительно, – сегодня жаловаться не на что.
– О да, – улыбнулась она. – погодка выдалась на славу. Но с другой стороны…
Она умокла и медленно подняла указательный палец к переносице – жест, который женщины Аберистуита усваивают еще на бабушкиных коленях. Жест, как удар судейского молотка, призванный подчеркнуть, что последует некое предупреждение. Последует неизбежно и с фатальной определенностью рояля, падающего на голову мультяшного кота. Я смотрел, как загипнотизированный. О да – это и впрямь был чудный день, признавала она, а ее грудная клетка наполнилась воздухом.
– Но! – Она воздела указательный палец… – Но… с другой стороны, и вчера был чудный день, хуарай тег!
В ее глазах заискрился победный огонь. И вчера был чудный день. Еще б не чудный. Или нет? По правде говоря, я не мог припомнить – да на самом деле это было и не важно. Здесь мы имели дело с лингвистическим «я в домике». Хуарай тег. В переводе – «играя по-честному», и стоило ввернуть эти два слова в предложение, как все солецизмы, все банальности, все забубённые логические кульбиты сходили вам с рук.
Поставив мне вербальный шах и мат, миссис Джоунз великодушно обратила взор свой к чайничным попонкам.
– О да, они такие красавицы, – сказала она. – Вот этот комплект был связан Сестрами Деиниола в 1961 году. Во время войны, в порядке сбора средств на «ланкас-тер». – Она кивнула на окно, выходившее на площадь Победы. – Это, видите ли, было нужно, потому что мы не имели никакой воздушной поддержки.
– Сколько же надо вязать, чтобы купить бомбардировщик!
– О да, но у Сестер Деиниола дисциплина прежде всего. Такие уж прямо строгости. Знаете миссис Бейнон с маяка? Они ее не пускали работать в сувенирную лавку, когда у нее начинались месячные!
* * *
Крем в пирожных из маргарина и сахара. Столы и стулья из школьного актового зала. Под высоким, как в церкви, потолком гуляло эхо, приглушенное миазмами пара и ментоловой изморосью, которая выступает в подобных заведениях даже в разгар лета. Музейное кафе. Красная пластмассовая кетчупница в форме помидора на столе. Полированный чайный титан на прилавке рядом с витриной, где клекли пончики в форме каноэ, покрытые ранами фальшивого повидла. В углу стоял «однорукий бандит», для которого в кассе нужно было менять деньги на старые пенни.
Миссис Джоунз отерла мизинчиком черносливину рта. Все же следы крема упрямо цеплялись за серый мох у нее на верхней губе.
– Знаете ли, – сказал я, – я частенько сюда наведывался в детстве.
– О да, в школах мы были очень популярны.
– Больше всего мне нравился, – добавил я с преувеличенной небрежностью, – отдел про Кантрев-и-Гуаэлод.
Миссис Джоунз перестала жевать пончик и положила его на тарелку. Ее рука дрогнула.
– Боюсь, – сказала она мягко, – это не моя специальность.
– Он ведь все там же, возле отдела с двухголовыми телятами, не так ли?
Рука заходила ходуном.
– Д… да, пожалуй что.
– Может, сходим туда попозже?
– По… по… по-моему, он закрыт.
– Ах, какая жалость, а я подумываю об одном исследовании; как бы взгляд из двадцатого века…
– Извините, ничем не могу помочь, – резко оборвала меня миссис Джоунз.
– Никаких хлопот. В основном теория. Я бы рассмотрел вопрос с точки зрения океанологии. Мне бы, конечно, понадобились таблицы приливов за Средние века…
Она закрыла уши руками и по-детски захныкала:
– Нет-нет, перестаньте, пожалуйста, я ничего не знаю о Кантрев-и-Гуаэлод, правда-правда.
– Чего вы боитесь?
– Ничего, ничего… я… с вашего позволения, мне пора идти.
Она вскочила, и от скрипа ее табурета все в зале смолкли и завертели головами по сторонам. Затем, понизив голос до сиплого шепота, она процедила:
– Просто отвали, мать-его, ладно?
Она не успела улизнуть – я сомкнул хватку на ее грязно-белом грубом шерстяном рукаве.
– Сначала скажи, что ты скрываешь.
Я сжал тиски на ее костистой руке, и она моргнула от боли. Все в зале ошарашенно смотрели на нас.
– Ничего! – прошипела она. – Я ничего не скрываю. Я ничего не знаю о Кантрев-и-Гуаэлод.
Она снова попыталась вырваться, но я угрюмо ее удержал.
– Кто убил Мозгли? – Я бросил карту наугад – посмотреть, произведет ли это на нее впечатление. Произвело.
Она судорожно глотнула воздуха и невольно покосилась на камин у двери. Я проследил за ее взглядом. Там над полкой в глаза бросался яркий прямоугольник обоев – на месте долго провисевшей и недавно снятой картины.
– Хочешь, чтобы я кончила, как он? Как мистер Дэвис? Так, да? Этого ты хочешь?
– Старый смотритель?
– Да!
– Он помог Мозгли с сочинением?
Она ныла и извивалась, как кошка в капкане.
– Где он сейчас? Мистер Дэвис?
– Отвали, мать-его!
Моя хватка ослабла, и миссис Джоунз понеслась между столиков, сшибая по пути стаканы. Не обращая внимания на взгляды публики, я сидел и смотрел на камин – туда, где прежде висел портрет Иоло Дэвиса.
* * *
На следующий день возобновил движение Призрачный поезд, позвонила Мивануи и сообщила, что у нее есть два билета. Я встретил ее на вокзале рядом с надписью, гласившей: «Какова цель вашего визита в Англию?» Мне хотелось кое о чем спросить Мивануи, но то был такой дурацкий вопрос, что я все оттягивал. «После ее следующего визга», – говорил я себе. Она визжала, а я опять откладывал. Визгов хватало. Это был единственный в мире Призрачный поезде настоящими призраками. До приватизации – единственный Призрачный поезд, которым управляли «Британские железные дороги». Он появился как образовательный проект Кардиганширского «Фонда Наследия». Заброшенные свинцовые выработки превратились в тематический маршрут, знакомивший с историей добычи свинца в Кардиганшире. Узкоколейные паровые поезда довозили отпускников и школьные экскурсии до самой шахты, а там их сменяли шахтные пони, которые тянули вагонетки по галереям. Маршрут даже получил премию ЮНЕСКО за «ответственный туризм», но тут случилось ужасное происшествие. Отлетело колесо и сорвало крепь, потолок рухнул, и погибла «экскурсия выходного дня» из Центральной Англии. Когда через два месяца аттракцион открылся снова, начали твориться странные вещи. Пони в своих стойлах душераздирающе ржали по ночам, а утром брыкались и отказывались идти в шахту. В туннелях слышались непостижимые звуки и плавали бестелесные огни. Вскоре пассажиропоток упал – казалось, поезд дальше не пойдет. Но слухи постепенно распространялись, и появился новый контингент: не те, кто интересовался промышленной археологией, а охотники за НЛО, поклонники мегалитов, фанаты стихийного самовозгорания людей и участники холостяцких вечеринок. Так и родился единственный в мире подлинный Призрачный поезд. В дополнение к пластмассовым скелетам и занавесам из фосфоресцирующих водорослей, сквозь которые теперь тарахтели электрические вагонетки, любители острых ощущений могли высматривать женщину, держащую под мышкой голову с пергидрольными волосами. Или мужчину, который дремал на скамейке, прикрыв лицо номером «Дейли Миррор». А в кафетерии – эманацию женщины, грудью кормящей дитя.
