Затем мне пришло в голову другое возможное объяснение, при этом все мое разгоряченное тело покрылось холодным потом. Однажды я читала детективный роман — кажется, Агаты Кристи, в котором покинутая невеста, обуреваемая ревностью, следует за своим неверным возлюбленным и его молодой женой, проводящими медовый месяц в круизе по Нилу (еще одно странное совпадение). Шмидт, несомненно, читал этот роман или видел фильм, он обожает детективы. Капельки холодного пота превратились в ледышки, когда я вспомнила, что плел Шмидт, — что-то насчет зла, проникающего в мое сердце.
Джону эта история, должно быть, тоже известна. Если он посмел намекнуть Шмидту, что я преследую их с Мэри из ревности, я не просто убью его, а разорву на кусочки и раскидаю части этого восхитительного с анатомической точки зрения организма по всему теплоходу. Пусть Мэри попробует снова собрать его, как Исида Осириса.
Шмидту и самому могла прийти в голову версия о моей мстительной ревности. Если он не тянул на Джеймса Бонда, то роль Эркюля Пуаро исполнить мог вполне. Быть может...
То, что за несколько секунд я фактически решила поддержать Шмидта именно в этом заблуждении, поскольку оно — меньшее из двух зол, — со всей очевидностью свидетельствовало о том, сколь опасен этот чертов коротышка.
— А, вот и вы!
Я с изумлением уставилась на высокого блондина, протягивавшего мне руку. Это был Пэрри. Пристально глядя мне в лицо, он продолжил:
— Вы выглядите немного измученной, Вики. С непривычки здешний климат действительно тяжеловат.
Я огляделась и увидела, что добралась до конца пути, туда, где над «фасадом» скалы нависал уступ. Здесь находились входы в погребальные пещеры. Несколько наших стояли вокруг, обмахиваясь шляпами. Из ближайшей усыпальницы, металлические ворота которой были открыты, доносился голос читающего лекцию гида — одного из местных, как я поняла.
— Вы ведь не хотите ходить вместе со всей этой публикой? — покровительственно сказал Пэрри. — Давайте устрою вам персональную экскурсию.
Абориген в галабее и головном платке, хранитель ключей, ринулся к другим, запертым воротам. Я позволила Пэрри ввести меня внутрь. Думаю, не так уж непростительно, что мне захотелось узнать, нет ли у него тайного мотива, побуждающего уединиться со мной.
Если таковой и имелся, шансов у Пэрри было не много. Шмидт бдительно сидел у меня на хвосте. Я начала было представлять их друг другу, но Шмидт перебил меня:
— Я знаю этого джентльмена. Не говорил ли я вам, Вики, что навсегда запоминаю раз увиденное лицо? Это было на симпозиуме по египетскому искусству пять лет назад в Риме. Он рассказывал о портретной живописи Амарны. Боже правый, доктор Фоггингтон-Смит! Может быть, вы помните меня? Моя фамилия Шмидт.
— Я прекрасно помню вас, герр директор, — холодно ответил Пэрри. — Вы заняли все отведенное для вопросов время, оспаривая каждый пункт моего выступления.
Шмидт крякнул от удовольствия:
— Да, это была очень дружеская профессиональная дискуссия. С нетерпением жду возможности продолжить ее.
И продолжил. Очень скоро Пэрри извинился и слинял. Быть может, мнение мое было предвзятым, но рассуждения Шмидта понравились мне гораздо больше, чем рассуждения Пэрри. Прежде всего Шмидт не боялся говорить об эмоциональном восприятии. Некоторые детали — группа слепых музыкантов, пара трепещущих, гарцующих лошадей — трогали его настолько, что он немел от восторга. Пэрри не был на такое способен.
Осмотрев гробницу, мы все собрались вокруг Фейсала и одного из пароходных стюардов, чтобы освежиться напитками. В таком климате нужно больше пить, обезвоживание погубило многих невежественных путешественников. «Галактик турз» уже приучил меня к тому, что в подобных случаях предлагались самые разнообразные напитки, а также печенье.
Шмидт был совершенно счастлив: друзья, древности, а теперь вот еще и еда! Он что-то мурлыкал себе под нос, а когда мы разобрали прохладительные напитки и печенье, запел во весь голос. Проще смириться с пением Шмидта, чем уговорить его замолчать, поэтому я стиснула зубы и позволила ему продолжать.
— Frankie und Johnny waren Liebende, — ревел он. — Mein Gott, wie verstanden sie sich auf die Liebe
[30]
.
Кое-кто из наиболее нервных пассажиров судорожно подпрыгнул, Джон, стоявший неподалеку, чуть не скатился со ступенек. Шмидт принял подобную реакцию за неподдельный интерес.
— Это старинная американская народная музыка, — пояснил он. — Уважаемая фрау из Гамбурга рассказывала мне, какой вы прекрасный музыкант, э-э-э... герр Тригарт. Не сомневаюсь, вы знаете эту песню.
Джон затряс головой. На какое-то время он, казалось, лишился дара речи.
— Ну что вы, это же очень известная песня. По-английски она звучит так: «Фрэнки и Джонни любили друг друга. О, Боженька...»
— А, да-да, — заморгал Джон.
— Это чрезвычайно интересная разновидность музыкального искусства, — объяснил Шмидт. — Песни в стиле кантри, песни «дикого Запада», блюзы, песни в стиле блу-грасс... Все это не одно и то же, как вы понимаете, у этих жанров разные корни.
— Блуграсс? — бессмысленно повторил Джон.
— Многие из них глубоко и трогательно религиозны. Слышали ли вы песню о катастрофе на шоссе, когда виски и кровь смешались воедино?
Джон подошел поближе. Такой взгляд я видела лишь у кошки, загнанной в угол маленьким, но очень шустрым ребенком, — ужас и недоверие, смешанные с невольным любопытством.
— Чрезвычайно интересно. Расскажите-ка поподробней, герр Шмидт.
Я поспешно отошла в сторону. Увы, недостаточно быстро, чтобы не услышать следующей строчки.
В конце концов мы тем же путем вернулись к ожидавшей нас платформе, которая должна была доставить всех на следующую остановку — к развалинам северного города. Шмидт снова настиг меня, и Пэрри, который толкался рядом, тут же сменил курс. Фейсал, пересчитав нас по головам, крикнул, чтобы отстающие подтягивались, и стал подталкивать своих подопечных к платформе.
Шмидт подал мне руку, помогая забраться, затем обернулся к Мэри. На этот раз она была одна и не сводила тревожного взгляда с верхней части тропы.
— Значит, он задерживается? — любезно сказал Шмидт. — Тем лучше для меня. Вы позволите помочь вам забраться на эту платформу?
— Я его не вижу. — Она козырьком приставила руку к глазам, а руку Шмидта проигнорировала.
— Он решил идти пешком, — объяснил Фейсал. — Это недалеко, он прибудет вскоре после нас. Пожалуйста, садитесь, в нашем распоряжении всего сорок пять минут.
Для меня сорока пяти минут оказалось слишком много, и даже Шмидт через некоторое время отошел в сторону. Я заметила, что он разговаривает с каким-то человеком — по виду археологом, довольно неряшливо одетым, работавшим в месте, запретном для туристов. Джона я нигде не видела (впрочем, специально и не искала) вплоть до того момента, когда настала пора уезжать. Мэри расцвела при его появлении, заспешила навстречу и взяла его за руку.
