Оказалось, что он из Далласа, но это выяснилось позже. Шмидт представил мне его как доктора Пола Уитни, директора «Чикаго-хаус», луксорского отделения Института восточных культур.
— Без титулов, пожалуйста, — сказал Пол с широкой улыбкой. (О, эти чудесные, крупные зубы! Только в Миннесоте...) — Это место просто кишит докторами. Впрочем, повод подходящий, не так ли?
— Не знаю, что это за повод, — призналась я. — Лэрри говорил о каком-то сюрпризе...
— Не такой уж это сюрприз. Мы здесь, в Луксоре, все безнадежные сплетники. Лэрри передает этот дом в распоряжение Департамента древностей и учреждает здесь исследовательский институт, который будет специализироваться на проблемах консервации памятников.
Он взял бокал с подноса, предложенного официантом. Я тоже. Какого черта! Два бокала не причинят мне вреда.
— В высшей степени благородное и щедрое деяние, — сказал Шмидт. — Надеюсь, мой юный друг Пол, для вас это не поражение?
Полу понадобилось несколько секунд, чтобы понять, о чем говорил Шмидт. Потом он засмеялся:
— Здешняя обстановка производит, конечно, гораздо большее впечатление, чем наша. Эпиграфический институт основан в двадцатые годы, и хоть мы стараемся не отставать от времени, не так-то легко изыскивать средства. В археологии появилось много новых технологий, а оборудование стоит кучу денег. Здесь все — на уровне искусства: от компьютеров до оснащения специальных лабораторий. Но нет, мы не признаем себя побежденными. Напротив. Мы тоже занимаемся проблемами консервации — регистрируем памятники, прежде чем они разрушатся окончательно.
Шмидт задал ему несколько вопросов о храме Медине Хабу, с которым был связан один из главных проектов Эпиграфического института и который интересовал меня лишь в общих чертах, а вернее сказать, не интересовал вовсе. Заметив мой блуждающий взгляд, Пол любезно сменил тему:
— Если у вас будет время, Вики, мы были бы рады принять вас в нашем скромном заведении. У нас — одна из лучших в стране библиотек, не хотите ли поработать в ней?
Я выразила признательность, но добавила, что Фейсал, Элис и Пэрри успели по горло напичкать меня информацией, которая, боюсь, выветрится у меня из головы уже через две недели.
— Они все — первоклассные специалисты, — согласился Пол. — Для такого изысканного тура, как ваш, лучших не сыскать. Да, кстати, это мне напомнило... Среди вас есть человек, с которым мне очень хотелось бы познакомиться. Вы оба, я уверен, знаете мистера Тригарта. Можете мне его показать?
— Мы сделаем лучше! — воскликнул Шмидт. — Мы вас представим. Он наш... э-э, гм-м... Мы подружились с ним во время этого путешествия. Так где же... Ага, вот он, беседует с министром внутренних дел.
Если требовалось что-то еще, чтобы окончательно деморализовать меня, то эта последняя фраза завершила дело. Помимо всего прочего, министр внутренних дел отвечает за сохранность национального достояния.
Когда мы подошли, коренастый, с кофейной кожей господин, с которым беседовал Джон, дружески похлопал его по спине и удалился. Джон увидел, что мы идем к нему, и выжидательно поднял бровь, изобразив вежливый интерес.
Пол представился сам, он не мог дождаться, пока это сделает Шмидт.
— Для меня такое удовольствие, мистер Тригарт, познакомиться с вами. Директор уже писал вам, но я счастлив лично выразить свою благодарность.
— Благодарность, — повторил кто-то. Да я же и повторила.
Джон скромно опустил глаза, но я успела заметить злорадный блеск, вспыхнувший в них.
— Благодаря мистеру Тригарту Институту восточных культур был возвращен украденный ранее предмет древнего искусства, — растолковал нам Пол. — Один из служащих мистера Тригарта приобрел его по подложным документам, представленным продавцом. Но, увидев покупку, мистер Тригарт распознал в ней оригинал и тут же связался с нами.
— И сколько он с вас за это взял? — поинтересовалась я. Видимо, двух бокалов шампанского мне все же было многовато.
Лицо Джона выразило благородное негодование, но зловещий огонек в глазах не погас и предназначался по-прежнему мне. Пол, шокированный, ответил:
— Только то, что заплатил за этот предмет — очень немного. Он отказался даже от вознаграждения, причитающегося нашедшему украденное.
— Пустяки, — скромно сказал Джон, — любой на моем месте поступил бы так же.
От дальнейшего развития этой драмы меня избавил Лэрри, попросивший тишины, чтобы сделать сообщение. Оно было кратким и скромным, но бюрократы ведь ничего не делают в простоте: каждый, кто хоть что-нибудь собой представлял, счел необходимым выступить с речью, а некоторые стали обнимать Лэрри, что его, совершенно очевидно, смутило. В заключение он представил нового директора нового Института, приземистого бородатого молодого швейцарца по имени Жан Луи Мазарэн. Я уже раньше обратила внимание на то, как он накачивался шампанским. Ну что ж, у него был повод праздновать. В археологии трудно получить хорошую работу, а такое место — мечта для любого ученого. Это лишь надлежащий знак признательности, как объяснил Лэрри, так как доктор Мазарэн прекрасно провел работы по восстановлению гробницы Тетисери.
Надлежащий — может быть, подумала я, но не особенно тактичный. Меня удивило, что директором назначен не египтянин.
Однако еще больше удивили меня благодарности, в которых рассыпался перед Джоном Пол. Что двигало Джоном на сей раз? Должен же существовать какой-то скрытый мотив, у Джона без этого не обходится. Самым очевидным объяснением было то, что Институт восточных культур приобрел скорее всего очень искусно выполненную подделку. Заставить же его еще и заплатить за это — весьма пикантный штрих.
Вечеринка была в полном разгаре, когда Лэрри подошел ко мне и пригласил познакомиться с его коллекцией гравюр. Это были эскизы, точнее, оригинальные, вручную раскрашенные рисунки с видами Египта 1830-х, выполненные художником по имени Дэвид Робертс. Я видела их бесчисленные копии на открытках и в альбомах. И даже оттиски с них продавались на аукционах за сотни долларов.
Главный интерес, однако, представляли не рисунки, а человек — невысокий, подтянутый, с прямой осанкой. Когда мы с Лэрри вошли в кабинет, он встал, и хоть на нем была цивильная одежда, невидимый мундир словно бы просвечивал сквозь нее. Он прервал попытку Лэрри представить его.
— Вполне достаточно только имени, — сказал он. Взгляд его напряженно-внимательных глаз не предназначался никому персонально. — Называйте меня просто Ахмет.
— Так и хочется назвать вас еще и по-другому, — сболтнул мой развязанный шампанским язык. — Что это была за идиотская идея оставить меня на холоде одну, не снабдив даже теплым шарфом?
— Присядьте, пожалуйста, — сказал Ахмет.
Я села. Догадываюсь, что, когда велит Ахмет, большинство людей садятся беспрекословно.
— Мне очень жаль, что вы испытываете подобные чувства, — продолжал он. — Нельзя не признать, что наши планы несколько... расстроены.
