— Да. Учитель, которого наняли для меня, как раз учился там.
— То, что он сделал, невозможно переоценить. Благодаря ему забота о глухих и немых стала считаться хорошим тоном. Моей матери и ее кузине поспешили подыскать работу — вскоре обе стали горничными и переехали в Лондон, поступив на службу в знатную семью. Жалованье, которое им там пообещали, девушке из провинции казалось целым состоянием.
— Стало быть, они согласились? — спросила Лили.
— Еще бы! Конечно, обе были очень юными и робкими, но им было легче, поскольку они старались поддерживать друг друга. Во всяком случае, вначале. Через пару месяцев после того, как они перебрались в столицу, кузина матери заболела и умерла, и мама осталась одна.
— О нет! Какая трагедия!
— Судьба матери оказалась еще трагичнее. Она так и не выучилась ни читать, ни писать — во всем Лондоне не было ни души, с кем бы она могла поговорить. К счастью, хозяин оказался порядочным человеком, но он был стар, а его сын… Не упустил случая воспользоваться ее неопытностью. — Джулиан отвел глаза в сторону. — Что ж, она была не первой горничной, которую соблазнил хозяин, но, учитывая ситуацию… Она не могла пожаловаться, не могла обратиться за помощью. И даже если бы это удалось, очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь ей помог.
— И что она сделала? — Лили зябко обхватила себя руками.
— Пыталась выжить. Когда стало заметно, что она беременна, мать вышвырнули на улицу. Через пару месяцев на свет появился я — на каком-то заброшенном складе. Моя мать забрела туда, когда искала крышу над головой.
— Одна?!
— Она побоялась звать на помощь. Подумала, что тогда у нее могут отнять ребенка, а саму отправят в работный дом или запрут в Бедлам.
— Твоя мать, наверное, была очень храброй.
— Да, ты права. — Став постарше, он, конечно, изо всех сил старался помогать матери.
— Но почему она не вернулась домой, к семье?
— У нее не было ни гроша — как бы она вернулась? И потом она считала себя опозоренной. — Джулиан судорожно вздохнул. — Теперь ты знаешь, кто я, Лили. Плод страха, насилия и стыда. Незаконнорожденный сын распутного аристократа, выросший на улице, среди грязи и отбросов, словно крыса. У нас с матерью не было ничего. Ни еды. Ни крыши над головой. Ни даже нормальной одежды. Моя мать хваталась за любую работу, которую могла найти. Я попрошайничал. А иногда и воровал, когда она не могла найти работу. По большей части мы голодали.
Словно эхо тех лет, в нем вдруг проснулся голод. За весь день у него маковой росинки во рту не было — если не считать бифштекса, съеденного в трактире, куда затащила его Лили. Впрочем, такое бывало и раньше — еще до гибели Лео Джулиан нередко не ел иногда по нескольку дней. Наверное, боялся забыть, каково это — чувствовать сосущую пустоту в желудке, которая в детстве была его неизменным спутником.
— Когда мне стукнуло девять, — продолжал он, — я случайно услышал об этой кофейне, хозяйкой которой была глухая женщина. Я привел сюда мать, и владелец кофейни — покойный супруг Анны — нанял ее служанкой. А я бегал с поручениями, таскал уголь, чистил камин. — Взгляд Джулиана скользнул к потолку. — Нам разрешили жить на чердаке. У меня появилась своя кровать. Первая настоящая кровать в моей жизни. И вечером я забирался под одеяло сытый. Впервые за многие годы у матери появилась постоянная работа и друзья, с которыми она могла поговорить. Она была счастлива. И я тоже.
Только много позже, уже став взрослым, я наконец осознал, чего оказался лишен, и как разрушительно годы нищеты сказались на здоровье моей матери. Только тогда я начал понимать глубину страданий, которые мой… — Джулиан запнулся, не в силах заставить себя выговорить это слово, — человек, который обесчестил мать, навлек на нее.
— И на тебя тоже. Тебе известно, кто он?
— Он мертв. Мать сказала об этом, когда я подрос. Сын умер раньше отца, оставив без наследника. Когда через пару лет старик последовал за ним, титул перешел к какому-то дальнему родственнику. Помню, как мать взяла меня к душеприказчику, которому было поручено распорядиться наследством — надеялась, что мне достанутся какие-то деньги.
— Я так понимаю, ей отказали.
Он кивнул.
— Джулиан… — Лили придвинулась к нему.
— Аристократы, — со злостью выплюнул он, стараясь не замечать сострадания в ее глазах. — Они толпами ходили в эту кофейню. В свое время было модно назначать тут свидания. А я годами бегал для них за газетами, чистил башмаки, мыл полы, на которых они оставляли следы своих грязных подошв. И смотрел, как моя мать тает на глазах…
— А потом она умерла?
Коротко кивнув, Джулиан отвел глаза в сторону.
— Сколько лет тебе тогда было?
— Четырнадцать… И меня тогда даже не было рядом с ней. Я сидел в тюрьме, когда она заболела.
— Как?! — Ее глаза испуганно расширились. — В четырнадцать лет? За что?
Джулиан молча покачал головой. Слишком много было такого, о чем Лили даже понятия не имела. Дай Бог, чтобы так было и дальше.
— Я повздорил с одним из джентльменов. Детали уже не имеют значения. Важно лишь то, что меня не было возле матери, когда она умирала. Денег у нее не было. И ее похоронили в безымянной могиле на кладбище для бедных. — Глаза защипало, и Джулиан, сжав кулаки, до боли закусил губу, чтобы не дать воли отчаянию. — Она родила меня на каком-то грязном складе, а я оставил ее умирать в одиночестве.
Лили, сорвавшись со стула, упала на колени перед Джулианом и робко накрыла ладонью его стиснутый кулак. Джулиан, всхлипнув, застыл. И тут же мысленно проклял себя за это. Оттолкнуть ее, такую теплую, великодушную, он просто не мог.
Лили мягко отвела в сторону трясущийся кулак, которым Джулиан зажал себе рот. Теперь она могла снова видеть его губы, «слышать», что он говорит.
— Пожалуйста, не прячься от меня, — прошептала она. — Я должна понять…
Одеяло сползло с его плеч, но, как ни странно, Джулиану на миг стало легче. Как будто царивший на чердаке промозглый холод слегка остудил его ярость.
— После того как мать умерла, — хриплым шепотом продолжал он, — я хватался за любую работу. Какое-то время был мальчиком на побегушках у портного, потом получил повышение — мне доверили делать выкройки в задней комнате швейной мастерской. Тогда-то мне и удалось впервые краем глаза увидеть Красавчика Браммела. Ты знаешь, что он был сыном какого-то секретаришки? А теперь сливки лондонского света, самые знатные люди королевства готовы драться за честь добавить молоко в его чай. Я смотрел на него и думал — в один прекрасный день все это станет моим. У меня будет все, что есть у этих лордов. Все, что по праву должно было принадлежать мне. Я заберу это у них. Их деньги. Их положение в свете. Их женщин. Я переиграю их… сделаю так, что они будут завидовать мне. — Джулиан с трудом проглотил застрявший в горле комок. Ярость ушла, но едкий привкус ее остался. — Господи, Лили, если бы ты только знала, как я их ненавидел! Всех… до единого.
