Таким образом, если в прошлом у Людовича и создалось романтическое представление о самом себе, то теперь оно было окончательно рассеяно.
В своем одиночестве в писательской деятельности он нашел больше, чем покой, – он нашел благотворное возбуждение. Чем дальше он отходил от человеческого общества и чем меньше слышал человеческую речь, тем больше его ум занимали слова напечатанные и написанные. Книги, которые он читал, повествовали о словах. Когда он ложился спать, не исповедовавшись ни перед кем в содеянном в прошлом, его сон никогда не нарушали чудовищные воспоминания, которые, как можно было ожидать, подстерегали его во мраке. Во сне он думал о словах и, просыпаясь, повторял их, будто заучивал иностранный словник. Людович сделался приверженцем этого могучего, опьяняющего напитка – английского языка.
Не изнывая, как изнывают от тяжкого труда, а, скорее, с восторгом упоения Людович работал над своими записными книжками; расширяя, развертывая, шлифуя, часто консультируясь с Фаулером, не гнушаясь заглядывать и в Роже, он писал и переписывал заново своим мелким писарским почерком многочисленные листы линованной бумаги, которой снабжалась армия; он писал, не говоря никому ни слова о том, что задумал, пока наконец не исписал пятьдесят листов бумаги форматом тринадцать на шестнадцать дюймов, которые и послал сэру Ральфу не для того, чтобы узнать его мнение, а для того, чтобы тот подыскал издателя.
В то время в книжной торговле наступил золотой век в миниатюре; продавалось все что угодно; популярность писателя определялась только возможностью достать бумагу. Однако издатели имели обязательства перед старыми клиентами и думали о будущем. Эссе Людовича не внушали надежд стать бестселлерами. Солидные фирмы интересовались скорее перспективами, чем достоинствами. Поэтому-то сэр Ральф и послал рукопись Эверарду Спрюсу – основателю и редактору журнала «Севайвэл», человеку, который не имел никаких честолюбивых замыслов, считая, несмотря на название
[79]
его ежемесячного обозрения, что род человеческий обречен исчезнуть в хаосе.
Спрюса, который в предвоенные годы не пользовался слишком большим уважением в кругах молодых писателей социалистического толка, война подняла на недосягаемую высоту. Те из его друзей, кто не сбежал в Ирландию или Америку, вступили в «пожарную команду»
[80]
. В отличие от них Спрюс остался на своих позициях, и в тот суматошный период, когда Гай, сидя в «Беллами», строчил множество бесплодных прошений о приеме на военную службу, он объявил о рождении журнала, посвященного «выживанию ценностей». Министерство информации взяло журнал под свое крыло, освободило его сотрудников от всех других повинностей, назначило щедрое пособие бумагой и завалило этим журналом все страны, куда еще был открыт доступ британским судам. Эти журналы даже разбрасывались с самолетов над районами, находившимися под владычеством немцев; партизаны терпеливо пытались читать их с помощью словарей. Член парламента, пожаловавшийся в палате общин на то, что, как он мог понять, тон журнала пессимистичен и его содержание не имеет отношения к военным усилиям, получил отпор со стороны министра, указавшего в довольно пространном заявлении, что свободное выражение мыслей имеет важное значение для демократии. «Лично я не сомневаюсь, – сказал министр, – и мое мнение подтверждается многими сообщениями, что выживание того, что в нашей стране в настоящих условиях является почти уникальным, а именно – журнала, полностью не зависящего от официальных указаний (эти слова вызвали смех в зале), рождает большое воодушевление у наших союзников и сочувствующих нам во всем мире».
Спрюс жил в прекрасном доме на Чейни-уок, окруженный заботами четырех секретарш. Сюда-то и направил Людовича сэр Ральф. Он пошел пешком по неосвещенным улицам, в продолжавшем сгущаться тумане, вдыхая доносившиеся с реки запахи.
Некоторое знакомство с литераторами у него уже было. Кое-кто из них был частым гостем на Ибьюри-стрит, он сиживал с ними за одними столиками в кафе на берегах Средиземного моря; однако в те дни он всегда оставался придатком сэра Ральфа, иногда игнорируемым, иногда формально включаемым в беседу, часто бесцеремонно рассматриваемым, но никогда не воспринимаемым в качестве возможного коллеги. Впервые Людович входил в их общество на равных правах. Он нисколько не нервничал, наоборот, горделиво ощущал изменение в своем положении, приносившем ему гораздо большее удовлетворение, чем военный чин.
Спрюсу было за тридцать. В свое время он стремился иметь пролетарский, моложавый, привлекательный внешний вид, правда, без особого успеха; теперь, возможно ненамеренно, он выглядел старше своих лет и имел небрежно-элегантную внешность модного метра. Сегодня он был одет в рубашку из плотного шелка в широкую полоску с галстуком бабочкой и неопределенного цвета брюки. Туалеты его секретарш были выдержаны примерно в таком же духе, хотя из более простых материалов; их длинные волосы были распущены в стиле, которому пятнадцатью годами позже на страницах газет предстояло ассоциироваться с Кингс-роуд. Одна из секретарш ходила босиком, как бы желая подчеркнуть свое подневольное положение. Иногда о них отзывались как о «гареме Спрюса». Они отдавали ему свою преданную любовь и заодно свой паек масла, мяса и сахара.
Одна из этих секретарш открыла Людовичу дверь и, не спрашивая его имени, сказала сквозь завесу волос:
– Входите быстрее. Затемнение не слишком эффективно. Все наверху.
В гостиной на втором этаже собрались гости.
– Который из них мистер Спрюс?
– Разве вы не знаете его? Вон тот, и, конечно, разговаривает с Элегантной Женщиной.
Людович осмотрел всю комнату. В компании человек из двадцати или около того большую часть составляли дамы, однако ни одна из них не производила впечатления элегантно одетой. Тем временем хозяин дома сам обозначил себя, выступив вперед с выражением острого любопытства на лице.
– Я Людович, – представился Людович. – Ральф Бромптон сказал, что вы ждете меня.
– Да, конечно. Не уходите, пока мы не поговорим с вами. Я должен извиниться за тесноту. Министерство информации навязало мне двух нейтралов-антифашистов. Они просили собрать каких-нибудь интересных людей. Не так-то легко это в наши дни. Вы говорите по-турецки или по-португальски?
– Нет.
– Жаль. Оба они преподаватели английской литературы, но не очень бегло говорят по-английски. Пойдемте, познакомитесь с леди Пердитой.
Он повел Людовича к женщине, с которой стоял перед этим. На ней красовалась форма уполномоченного гражданской обороны, по лицу были размазаны пятна сажи. «Элегантная!» Людович решил, что этим маскарадом она скорее подчеркивала свою должность, чем элегантность.
– Я присутствовал на вашем венчании, – заявил он.
– Не может быть! На моем венчании никого не было.
– На вашем первом венчании.
– О да, конечно, тогда были все.
