– Я старшина роты Рокис. Посмотрите на меня хорошенько, чтобы потом не спутать с кем-нибудь. Моя задача помочь вам, если вы будете вести себя правильно, или отравить вам жизнь, если вы, наоборот, будете вести себя неправильно. Выбирайте сами.
Солдаты хорошо запомнили это. Рокис составлял график увольнений и назначал на работы. Офицеров же солдаты, не бывавшие в боях, не могли отличить друг от друга, как будто это были китайцы. Лишь немногие солдаты – будь то кадровые или только что призванные – общались с кем-нибудь помимо своей роты. Они знали о почетной роте свободных алебардистов графа Эссекса, гордились тем, что их называют «медными каблуками» и «яблочниками», а вот «бригада» была для них слишком сложным и отдаленным понятием. Они не имели ни малейшего представления, откуда появляются все эти вояки-«уничтожатели»; они были всего лишь одним из самых задних вагонов маневренного поезда. В Европе пало какое-то государство, а где-то в прилегающих к Лондону графствах бедного алебардиста не пускают в увольнение и заставляют таскать разное имущество в порядке подготовки к очередному перемещению в новый район.
У Гая в четвертой роте не было заместителя командира и одного командира взвода, но у него были старшина Рокис и сержант-квартирмейстер Йорк, оба пожилые, опытные и, в дополнение ко всему, очень спокойные помощники. В роте недосчитались десяти солдат – один из них покинул лагерь без разрешения; результаты переклички личного состава роты отправили в регистрационную канцелярию; поступают запасы «С.1098».
– Действуйте, старшина. Действуйте, старший сержант.
И они действовали.
Гай испытывал головокружение, но чувствовал, что его оберегают; он находился как бы в положении жертвы несчастного случая, дремлющей в постели и едва ли представляющей себе, почему она в ней оказалась. Вместо лекарств и винограда помощники то и дело приносили ему бумаги на подпись. Огромный указательный палец, увенчанный ногтем, похожим скорее на ноготь пальца ноги, тыкался в то место на документе, где должна была стоять подпись Гая. Он чувствовал себя как юный конституционный монарх, живущий за спиной почитаемых всем миром прирожденных государственных советников. Он чувствовал себя как самоуверенный ловкач, когда в полдень на второй день доложил наконец, что в четвертой роте все налицо и все в порядке.
– Отлично, «дядюшка», – сказал подполковник Тиккеридж. – Вы доложили первым.
– В действительности все это сделал не я, а мои старшина и старший сержант, сэр.
– Конечно, они. Но вам незачем сообщать мне об этом. Ведь если в чем-нибудь обнаружится непорядок, то все втыки получите вы, а не они, независимо от того, кто будет виноват. Поэтому продолжайте действовать в том же духе.
Гай немного стеснялся приказывать двум взводным командирам, которые совсем недавно были в равном с ним положении. Однако те воспринимали его приказы с неизменной корректностью. Лишь когда Гай спрашивал: «Вопросы есть?», де Сауза иногда произносил, растягивая слова:
– Я не совсем хорошо понимаю цель этого приказа. Кого мы, собственно, хотим обнаружить, когда останавливаем гражданские машины и проверяем удостоверения личности у сидящих в них людей?
– Членов «пятой колонны», как я понимаю.
– Но ведь они наверняка предъявят удостоверение личности. Вы же знаете, что в прошлом году каждый человек обязательно должен был получить такое удостоверение. Я, например, не хотел его брать, но полицейский заставил меня.
Или:
– Не будете ли вы любезны объяснить мне, почему у нас дежурят одновременно и пожарный караул и взвод для вылавливания парашютистов? Я хочу сказать, если я был бы парашютистом и увидел бы под самолетом очаги пожара, то наверняка выбрал бы другое место для прыжков с парашютом.
– Черт его знает, ведь не я писал эти приказы. Я всего-навсего повторяю их, когда приказываю.
– Да, я знаю. Просто интересно, считаете ли вы их разумными? Я, например, не считаю.
Однако, независимо от того, каким был приказ, разумным или неразумным, на де Саузу можно было положиться – он выполнял его. Казалось даже, он испытывал какое-то странное личное удовольствие, когда старательно делал что-нибудь заведомо абсурдное. Другой командир взвода, Джарвис, требовал постоянного руководства и контроля.
Ослепительное солнце осушало торфянистую почву, и она становилась скользкой, словно пол в танцевальном зале, а в некоторых местах от палящих солнечных лучей даже возгоралась. Алебардисты начали жить по обычному казарменному распорядку дня. На четвертый день пребывания в лагере, вечером, с наступлением темного времени, Гай вывел свою роту на полевые занятия в район, где все местные названия, в память о когда-то жившем здесь исследователе, были взяты, весьма некстати, из Центральной Африки. «Сердце любимого континента Эпторпа» – так назвал этот район де Сауза. Гай провел учение на тему «Рота в наступательном бою», в котором все участники сначала невероятно запутались, затем понемногу разобрались и наконец расположились на ночлег под открытым небом. Стояла теплая, благоухающая сухим утесником ночь. Гай проверил несение службы часовыми на караульных постах, после чего пролежал всю ночь, так и не заснув. Рассвет наступил быстро, и при свете дня даже эта угрюмая местность показалась привлекательной. Алебардисты построились и бодро направились в лагерь. Слегка утомленный бессонной ночью, Гай шагал впереди, рядом с де Саузой. Солдаты позади них пели: «Выкатывайте бочку», «На складе крыски, крыски, крыски, здоровые, как киски, киски, киски», «Мы развесим белье на линии Зигфрида».
– Для настоящего момента эти слова устарели, – заметил Гай.
– А вы знаете, «дядюшка», что не выходит у меня из головы все время? – спросил де Сауза. – Картина времен прошлой войны, которую я видел в одной из галерей. На ней изображено проволочное заграждение и висящее на нем, словно садовое пугало, тело убитого солдата. Не очень-то хорошая работа. Я забыл ее автора. Подделка под Гойю, видимо.
– Я не думаю, что эти песни действительно нравятся солдатам. Они слышали их на концертах, устраиваемых ассоциацией зрелищного обслуживания войск, и теперь вот поют их. По-моему, в ходе войны, так же как и в прошлом, появятся новые хорошие песни.
– Я почему-то сомневаюсь в этом, – сказал де Сауза. – В министерстве информации, возможно, есть отдел военной музыки. Всем песням времен прошлой войны чрезвычайно не хватало того качества, которое укрепляло бы моральный дух солдат. «Мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь, потому что мы здесь», или «Верните меня на дорогую любимую родину», или «Никто не знает, как нам надоело здесь, и никому нет никакого дела до нас». В этих песнях нет ничего, что могло бы получить официальное признание в наши дни. Эта война началась в темноте и закончится в тишине.
– Ты говоришь об этом, Франк, просто для того, чтобы расстроить меня?
– Нет, «дядюшка», чтобы подбодрить самого себя.
Вернувшись в лагерь, они обнаружили в нем все признаки новой паники.
