Вскоре они подошли к кучке хибарок с тускло светящимися окнами.
– Здесь живут туземцы. Никак не заставишь их соблюдать светомаскировку. Привлек Магга, чтобы разъяснить им. Не помогло.
– Магга?
– Так он себя называет. Надутый старый козел, но в этих местах он царь и бог. Живет в замке.
Наконец они добрались до высокого одинокого здания. Немногие оконца были тщательно замаскированы; не светилась ни одна щель.
– Это здание называют старым замком. Здесь живет управляющий, и Конг с ним. Я оставлю вас здесь, если не возражаете. Мы с Конгом не в ладах, а управляющий вечно отпускает грязные шуточки по поводу моего шотландского происхождения.
Они дружески расстались, и прощальные слова застыли на ветру, как и их дыхание. Гай приблизился к недружелюбному зданию один. «Как Роланд
[32]
к мрачной башне», – подумал он.
Гай постучал в дверь и позвонил. Вскоре блеснул свет, послышались шаги, повернулся ключ в замке, и дверь приоткрылась на цепочке на три дюйма. Его окликнул женский голос, столь же ясный по смыслу и непонятный по словам, как лай собаки. Гай твердо ответил:
– Капитана Джеймса Пенденниса Корнера.
– Капитана?
– Корнера, – повторил Гай.
Дверь закрылась.
Гай съежился. Ветер задул еще сильнее, оглушая его так, что он не услышал, как щелкнул замок и звякнула цепочка. Когда дверь внезапно открылась, он споткнулся и чуть не упал в неосвещенную прихожую. Он стоял на месте, пока не открылась дверь наверху, осветив золотистым светом прихожую и каменную винтовую лестницу, выросшую из темноты прямо перед ним. В дверях черным пятном вырисовывалась женская фигура. Здание, без сомнения, было средневековым, по обстановка напоминала декорацию из пьесы Метерлинка в постановке Гордона Крейга.
– Кого там черт принес? – раздался глухой голос изнутри.
Гай поднялся по лестнице так же осторожно, как шел по обледенелой тропинке. Гранитные ступени были более скользкими и твердыми, чем лед снаружи. Когда он приблизился, женщина скрылась во мраке.
– Входите, кто там есть! – крикнул голос изнутри.
Гай вошел.
Так он добрался до берлоги Чатти Корнера.
День был беспокойный; и к концу его Гай так запутался между действительностью и фантазией, что, входя в комнату, приготовился увидеть уголок этнографического музея – косматого гипотетического предка с выступающей челюстью, затачивающего кремневый наконечник для копья среди груды обглоданных костей у стены, испещренной подражаниями Пикассо. Вместо этого он увидел мужчину хотя грузного и косматого, но созданного по его образу и подобию и явно нездорового. Он сидел, закутанный в армейские одеяла, на обыкновенном прямом стуле перед камином, топившимся торфом, опустив ноги в ведро с горячей водой и горчицей. Под рукой у него стояла бутылка виски, а на каминной полке – котелок с водой.
– Чатти! – воскликнул Гай; его глаза наполнились слезами от волнения (правда, слезные железы еще раньше привел в действие холодный ветер). – Чатти, да вы ли это?
Чатти взглянул на него исподлобья, чихнул и отхлебнул горячего виски. Очевидно, его воспоминания о вечере у алебардистов были не такими яркими, как у Гая.
– Так меня называли в Африке, – наконец произнес он. – Здесь меня зовут Конг. Не знаю почему.
Он посмотрел перед собой, потягивая виски и чихая.
– Почему в Африке меня называли Чатти, я тоже не знаю. Меня зовут Джеймс Пенденнис.
– Знаю. Я давал объявление для вас в «Таймс».
– В «Рам-Мак-Магг-энд-Эгг-таймс»?
– Да нет, в лондонскую «Таймс».
– В этом, наверное, было мало толку. Правда, – признался он, – «Рам-Мак-Магг-энд-Эгг-таймс» я тоже читаю не часто. Вообще я не большой охотник до чтения.
Гай решил, что пора перейти к делу.
– Эпторп… – начал он.
– Да, – сказал Чатти, – этот любит читать газеты. Он рассказывал мне такие вещи, что никогда не поверишь. Вы его знаете?
– Он умер.
– Нет, нет. Я обедал с ним меньше года назад в их столовой. Кажется, я основательно наклюкался в тот вечер. Эпторп, знаете ли, тоже был не прочь раздавить бутылочку.
– Знаю. Теперь он умер.
– Какая жалость! – Чатти чихнул, выпил и погрузился в раздумье. – Человек, который знал решительно все. Да и не старый. Намного моложе меня. От чего он умер?
– Кажется, это называется «бечуанский живот»…
– Паршивая болезнь. Никогда не слышал, чтобы от нее умирали. Он был очень состоятельный человек.
– Ну уж не очень.
– Личные средства. Всякий, у кого есть хоть какие-нибудь личные средства, уже состоятельный человек. Мне всегда их не хватало. Я сын приходского священника. Никаких личных средств.
Это напоминало игру, в которую, бывало, Гай играл в юности, когда жил на даче: два собеседника старались естественным образом ввести в разговор определенную фразу. Теперь наступила очередь Гая.
– Все свои деньги он оставил тетке.
– Он много рассказывал о своих тетках. Одна жила…
– Но, – неумолимо продолжал Гай, – все тропическое имущество он оставил вам. Я привез его сюда, вернее, на большой остров, чтобы вручить вам.
Чатти снова наполнил стакан.
– Очень мило с его стороны, – сказал он. – И с вашей тоже.
– Там чертова уйма всяких вещей.
– Да. Он всегда старался собрать как можно больше барахла. Всякий раз, когда я заходил, показывал мне. Радушный человек был этот Эпторп. Всегда давал мне приют, когда я возвращался из леса. Мы, бывало, напивались в клубе, а потом он показывал мне свои последние покупки. Уж такой был заведен порядок.
– А разве он сам не бродил по лесам?
– Эпторп? Нет, ему хватало работы в городе. Иногда я брал его на день-другой поохотиться – в ответ на гостеприимство, понимаете ли. Но он был совершенно никудышный стрелок и только путался под ногами, бедняга. К тому же у него никогда не было достаточно длинного отпуска, чтобы поехать куда-нибудь подальше. Их здорово заставляли работать в этой табачной компании.
Чатти чихнул.
– На кой черт сюда загнали такого человека, как я? – продолжал он. – Когда началась война, я предложил свои услуги в качестве специалиста по тропикам. Меня назначили начальником школы по обучению боевым действиям в джунглях. Потом, после Дюнкерка, ее ликвидировали, и почему-то мое имя попало в список инструкторов по действиям в горах. Никогда в жизни я не вылезал из леса. Я и понятия не имею о скалах, а тем более – о льдах. Не удивительно, что у нас жертвы.
