…Снова та же каша. Впрочем, нашагаешься вот так — и съешь что угодно. А на обочине — склоне, который уже порос травой и прогрелся, — было сидеть даже приятно. Орки на этот раз не отдыхали — шныряли вокруг снова и снова, петли и круги нарезали, и Пашка старался понять, что ж они так беспокоятся?
Мальчишка вздохнул. Тронул за рукав Туннаса, кивнул на одного из волков и спросил:
— Как называется?
Туннас понял.
— Gaur, — сказал он. — Gaur.
— Гаур, — повторил Пашка. — А это? — он показал на себя, на Туннаса. — Люди?
— Ana, — улыбнулся Туннас. Кивнул на орков: — Ork.
— Это я знаю, — буркнул Пашка. А Туннас ещё раз указал на Пашку и сказал:
— Yothejd… — Потом на себя: — Eruhin.
Пашка свёл брови. Этого он не понял.
[25]
Но расспросы не прекратил:
— Дорога, — он указал на неё.
— Bathan… — и хлопнул Пашку по руке, зазвенев цепью: — Ра.
— Рука, понял… Загарадун, — вспомнил Пашка клич, который выпалил вслед за другими около посаженных на колья.
— На-а-а… — протянул Туннас и усмехнулся. Развёл руками: мол, не могу объяснить.
Колонну начали поднимать. Вставали все неохотно, с руганью, неспешно.
А Пашка сейчас дорого бы дал, чтобы узнать наконец — куда же их ведут и зачем?!
* * *
К городу вышли тем вечером.
Правда, что они идут к городу, стало ясно ещё часов за пять до сумерек. Дорога превратилась в широкий мощёный камнем тракт с мерными столбами по обочинам. Люди — пешие, всадники, повозки — двигались в обе стороны не то что сплошным потоком, но густо. Слева и справа больше не было леса, он отступил — лежали бесконечные поля. И в эти поля уже начало садиться солнце, когда впереди появились дома. Их было много, но уставший Пашка даже как-то не сразу понял, что это не деревня, потому что дальше — за этими домами — поднимались серые стены с невысокими башнями, да и домов было явно многовато даже для большой деревни.
— Forombar,
[26]
— сказал Туннас.
Пашка кивнул. Он, если честно, сейчас больше всего хотел присесть или прилечь.
Орочий конвой свернул куда-то в сторону. Вместо него появились восемь всадников, и Пашка понял: меняют и человеческий конвой. Странно. Вслед уезжающему толстяку и двум молодым парням мальчишка смотрел чуть ли не с сожалением. Вернее, это было не сожаление. Просто от новых конвоиров неизвестно чего можно было ждать.
Впрочем, они просто поехали шагом справа и слева и тоже не выглядели особо счастливыми от своей роли. Командовал ими молодой мужик с короткой бородкой, но без усов. Он сразу ускакал в голову и свернул колонну куда-то вправо, в грязную улицу, которая резко спускалась вниз. Видно, это когда-то был овраг. Потом поверху построили дома, а ещё потом понастроили и по склонам, вплоть до самого низа — да нет, не дома, скорей хижины. Пахло дымом, дерьмом припахивало тоже, и эта вонь мешалась с запахом какой-то еды. Тут была уже ночь, если так можно сказать. В этой ночи двигались и перемигивались огоньки, слышались людские голоса. Под ногами хлюпало… но не холодно — и уже хорошо. Уже хорошо.
Глава 9,
в которой беготня переходит в эндшпиль, но Пашка не знает этого слова
Форомбара Пашка толком и не видел. Да и не особо хотел. Когда ты в таком положении, то смотреть по сторонам быстро становится тошно. Они переночевали в запирающемся сыром сарае, а утром просто пошли дальше. Точнее, их погнали, а орки появились снова уже за городской околицей. И не одни — пригнали ещё человек сто, не меньше, уже закованных.
В следующие восемь дней пути на юг новые партии — человек по тридцать-шестьдесят — присоединялись к колонне каждый день. Теплело тоже с каждым днём, и хотя часто шёл дождь, чувствовал себя Пашка неплохо. Физически неплохо.
Думать о прошлом он себе запрещал. Хотя каждый вечер, когда они останавливались на ночлег в деревнях, обязательно считал: меня ищут третий день… пятый день… восьмой день… Ненавидел себя за этот отсчёт — и считал, хотя каждый раз понимал, что придёт потом: картины родной деревни, поиски, родители, братья… Иногда мальчишка начинал цепляться за мысль, что, может, как в некоторых книгах и фильмах, там, дома, время не идёт, остановилось относительно этого мира. Мысль успокаивала. Но только до того момента, когда он засыпал и видел во сне всё то же.
Пашка никогда не жаловался на память. Но тут заметил, что с трудом запоминает слова местного языка, хотя расспрашивал Туннаса каждый день при любой возможности. «Нет, — тоскливо думал он после каждого урока, — в рабстве я не смогу. Вот ведь не бьют, не заставляют работать, не издеваются, даже голодом не морят в общем-то. А мне так погано, что даже страшно. Как будто всё вокруг замедлилось, и даже соображаю я хуже обычного».
Честно сказать, он не замечал приготовлений к побегу и даже усомнился: может, Туннас наврал про побег или он сам, Пашка, что-то не так понял? Мысли об этом тоже приходили по вечерам, и от них никуда было не деться. Как будто в ладонь положили горящий уголь и насильно сжали кулак. Можно только скрипеть зубами и ждать, пока остынет… но ведь и тогда шрам останется навечно — пятно на изуродованной ладони.
Пашке хотелось выть. В голос, по-настоящему. Временами вместо равнодушия накатывало дикое осатанение — и пару раз Туннас ловил ладонь мальчишки в последний момент, когда тот собирался выдернуться из оков и… что дальше, он и сам не знал. После этих приступов ярости настроение становилось немного получше. Даже получалось размышлять на отвлечённые темы… но и эти мысли были невесёлыми.
А ведь это было тысячелетиями, думал мальчишка, уже привычно шлёпая по мокрой после дождя или шагая по подсохшей под лучами солнца дороге. Страшно подумать, тысячелетиями это было. Десятки миллионов людей вот так прошли по дорогам в оковах и пропали в никуда. В сущности, кусочек истории, когда людьми перестали торговать, по крайней мере официально, это какой-то век. (Да и то… в Пашкином мире всё постепенно катилось обратно в яму, он это понимал, не маленький…) А до этого кого интересовали чувства раба в Лаврийских рудниках, над которыми разные там Платоны на вольном воздухе хитромудрствовали в философии? Или подпаска, на которого надевали ошейник с четырьмя длинными шипами — чтобы не лёг и не уснул, не проспал барский скот, пока барин упражняется по-французски? Да, временами возникали государства, где о людях думали, как о людях. Но во-первых, ненадолго в плане истории. А во-вторых, и там как правило «людьми» считали своих. И только. Чёрт его знает. Может, союзники-друзья Туннаса так же преспокойно торгуют этими рыжими? Может, они для Пашки кажутся хорошими только потому, что одной цепью скованы…
