— гремело в лесу над Трактом…
…— А как княжич нас назвал? — спросил Гарав, когда они разъехались — уже под луной, ущербной, но яркой — на распутье, где от Тракта уводили несколько тропинок — и княжеский конвой исчез в тенях. — Это… tittе huani, — повторил он.
— Щенята, — усмехнулся Эйнор
[28]
. — Ты обиделся?
— Нет, — пожал плечами Гарав. «Я не обиделся даже на то, что ты меня высек», — хотел сказать он, но не сказал, хотя это было правдой. А Фередир не без лукавства спросил:
— Эйнор, а мы успеем в Пригорье до лоэндэ?
В воздухе свистнул повод, но Фередир ловко уклонился, вскочил обеими ногами на седло и крикнул, пружинно выпрямившись:
— Хэй!
Азар прижал уши, всхрапнул и рванул вперёд, унося хохочущего мальчишку, который ещё и пританцовывал на седле. Эйнор и Гарав засмеялись.
— А что такое лоэндэ? — спросил младший оруженосец.
— День летнего солнцестояния, — ответил Эйнор. И замолчал.
* * *
На пятый день пути по Тракту — очень быстрой скачки, можно сказать — они остановились в «Гарцующем пони» в третий раз (Гарав — во второй). При виде Гарава Наркисс окаменел лицом и за ужином подал в кружке Гарава воду.
Гарав рассмеялся и попросил прощенья…
Впрочем, остановились они вдвоём. Эйнор объявил, что оставляет Фиона на их попечение и вернётся через три дня. Оруженосцы сделали Уверенные В Правоте Господина Лица и расхохотались только когда Эйнор ушёл.
Погода стояла совершенно летняя — жара, солнечно и празднично. Пригорье готовилось к дню солнцестояния серьёзно, как готовятся люди к празднику в мире, где праздников вообще — то не очень много. Другое дело, что оруженосцев никто не звал праздновать — они были хоть и уважаемыми, но чужаками, а в этом удалённом месте такие праздники всё ещё носили отпечаток древнейших ритуалов с местами жутковатым оттенком — вроде тех историй, которые любил рассказывать Фередир.
Впрочем, они не особо и настаивали на участии. Можно было спать до боли в спине, есть от пуза, фехтовать, стрелять в цель, бороться и драться с Фередиром, не носить доспехи, ходить босиком, кататься по окрестностям и купаться в речке — что ещё — то надо? Правда, Гарав нет — нет да и порывался уточнить, где там Эйнор и как выглядит его девушка, но Фередир махал рукой и делал секретное лицо: мол, не наше дело. Гарав решил, что и правда — не наше и был благодарен Фередиру за то, что неунывающий дружок отвлекал его — наверное, неосознанно, но «конкретно»! — от мыслей о Мэлет. Мальчишка подозревал, что дикая тоска — испытанная во время отъезда и потом ещё несколько раз по ночам, тоска, от которой он один раз изгрыз в лохмотья край ремня — ещё неоднократно вернётся… но — не сейчас. Не сейчас.
Заметил Гарав и то, как сильно изменился сам (хотелось надеяться, что изменения произошли и в росте, но увы — тайные измерения показали, что это по — прежнему задерживается). Движения стали экономно — плавными, а если нужно было действовать — мгновенными и как бы не зависящими от мыслей. Руки и лицо покрыл прочный тёмный загар того оттенка, который заставляет презрительно фыркать пляжных красавиц — некрасиво! Волосы окончательно выгорели и отросли совершенно по здешней моде — и в светлых лохмах внимательный взгляд мог бы высмотреть седые волоски — немного, десятка два, но они были. Глаза смотрели на мир пристально и жёстко, если только кому — нибудь не удавалось мальчишку рассмешить (чаще всего это был Фередир) — казалось, они никогда не мигают. Пашка и раньше был худощав; Гарав стал похож на скруток жгутов мышц и жил — куда ни ткни, встретишь броню. Ничего культуристского в этом не наблюдалось, но — хотя Гарав и не задумывался о такой глупости — мальчишка легко переломал бы кости двум — трём «качкам» даже постарше себя. На плече так и остался широкий неровно заживший шрам от сабли вастака. (А ещё два шрама обещали остаться на спине… куда деваться?) Помимо этого мальчишке полюбилось драться — они с Фередиром дрались почти ежедневно, деловито и до крови. Просто так. Ради интереса. Фередир был сильней, выше и легко перенимал известные Пашке и неведомые здесь приёмы. А Гарав ничего и не имел против…
…Вечер лоэндэ был росный и холодный. Над рекой загадочно колыхалась плотнющая белая шапка тумана. А солнце ещё не зашло, и на чистом небе одновременно можно было видеть его пылающий верхний край, звёзды и почти полную луну. В отдалении шумел уже начавшийся в Пригорье праздник.
Фередир и Гарав вели к реке коней. И своих, и Фиона. Шагали неспешно, хотя роса была холоднющей, а кони нетерпели во фыркали и подталкивали мальчишек в спины. Но оба смотрели в небо, задрав головы.
Первым не выдержал, избавился от очарования, Фередир:
— У меня ноги застыли, — жалобно сказал он. — Давай побежим!
— Нечестно, — заметил Гарав, тоже опуская голову. — Ты ведёшь одного коня, а я двух.
И тут же побежал первым. Хсан и Фион радостно припустили следом, а в хвосте оказался возмущённо завопивший Фередир, который, тем не менее, так и не успел догнать Гарава до берега.
Но, когда он выскочил на песок, готовый высказать всё, что думает о друге и может даже вступить в драку, то увидел, что Гарав стоит неподвижно, глядя прямо перед собой.
— Ти — ше… — послышалось дыхание Гарава. Фередир остановился, выпустив поводья (Гарав уже сделал это, и кони сами по себе тихо вошли в реку и пили закат.)
На речной отмели — точно посередине реки — стояли двое. Лицом к лицу, и перед лицами меж них — сплетённые пальцы рук, словно они замёрзли и грели ладони друг друга своим дыханием. Один был высокий юноша. Вторая — немногим уступавшая ему в росте девушка с волосами как лёгкий и плотный чёрный плащ. Они стояли на песке, и засыпающий мир вращался вокруг них.
— Ганнель, — выдохнул Фередир (у него получилось «Ха — аннээль…»)
— И Эйнор, — пошевелил губами Гарав. — Давай тихо уйдём.
— Давай, — попятился Фередир. И мальчишки вздрогнули и обернулись, услышав:
— Что стоите тут, ребятки? Или вам не время спать? Или, может, впотьмах в прятки вы решили поиграть?
Обернувшиеся в растерянности и даже смущении мальчишки успокоились. За их спинами стоял и широко улыбался невысокий, но плечистый, чуть кривоногий человек, неожиданно ясно видный в сумерках — как будто вокруг него ещё оставался день. Особенно ярко желтели могучие башмаки (и как он подошёл неслышно — в таких тяжеленных?!) и синело, словно причудливый фонарик, большое лихое перо на чудной бесформенной шляпе. Короткая, но пышная борода была вроде бы седая, а красное, обветренное лицо, несмотря на морщины — живое и нестарое. Видно, это был кто — то из людей неведомого Гараву Гарвастура. И говорил он странно — как будто стихи читал или пел. Бард, что ли? Мальчишки переглянулись.
