— Сенешаль сказал, что будем меряться по пехоте, — доложил он, осаживая коня. — Пятнадцать лиг в день, и чтоб своих не гнал. Им тяжелей всего.
Эйнор еле заметно поморщился, повернулся к Гараву:
— Скачи вперёд. Лиг через десять отыщи место, где смогут встать полтысячи человек. Ознаменуй. И обратно. Давай.
— Понял, — Гарав отсалютовал и пустил Хсана галопом…
…Вечером войско располагалось на стоянку вдоль речного берега, длинной полосой. Костры загорались десятками, и в прибрежном лесу тут и там слышались голоса и стук топоров.
Гарав за день от сделанных концов здорово устал, но был горд собой — найденное им место для тяжёлой пехоты похвалил не только Эйнор, но и второй сенешаль Готорн сын Каутона — он объезжал лагерь и одобрительно хмыкнул. У Гарава затеплели уши, когда Эйнор сказал как ни в чём не бывало:
— Это место нашёл мой оруженосец.
А сам вечер выдался холодным, и Гарав вспомнил, что на дворе август… уримэ. Причём уже вторая половина. Чего доброго, и правда придётся зимовать в поле.
Пока Эйнор обходил лагерь, Гарав ставил палатку, а Фередир кашеварил. Когда рыцарь вернулся, всё уже было готово, и Гарав напрямую спросил:
— Слушай, а зачем мы тащим такой обоз на своей земле?
— А как же иначе? — удивился Эйнор. — Без обоза не может воевать ни одно войско.
— Святослав воевал, — возразил Гарав. Эйнор удивлённо посмотрел на мальчишку:
— Кто?
— Ну, князь наш, — ответил Гарав. — Воевал.
— Расскажи, — предложил Эйнор…
…— Ну, это грабёж, — разочарованно подытожил рыцарь возбуждённый рассказ Гарава. — Мы так не можем, да ещё и на своих землях. Это так вон — как раз йотеод на чужих землях воюют, им расскажи, им понравится.
— Да и расскажу, — оскорбился Гарав, вставая. — Ты меня всё равно к ним отпустил.
— И кашу мою есть не будешь?! — оскорбился Фередир. Гарав сказал, куда ему нужно вылить эту кашу и под одобрительный гогот расположившихся рядом панцырников гордо удалился во тьму…
* * *
… — Встану на яру,
Все ветра на сход соберу…
Обниму восход,
встречу
Вольный мой народ
Наш род
Вечен!
Вечен
Наш род!
Помню, батька садил на коня,
Мне тогда минуло пять вёсен.
Помню плеск убегающих вёсел,
На воде треск чужого огня.
Помню дедов булатный меч,
Как он пел под моею рукой!
Как весною терял покой,
Чуя звон силой налитых плеч…
Слышу свист печенежьих стрел,
Звонкий хохот воловьих жил…
Где я первую кровь пролил,
Где я землю свою узрел…
Как по весне вышел в поле с вечерними зорями
Раззадоренный
Звал её…
Как осушал одним махом чару ведёрную,
Небом полную
До краёв…
Как на пирах упивался речами высокими,
Как ручьём текло
Небо по усам…
Как разгонял облака рукавами широкими,
Приникал к земле,
Слушал голоса…
Приникал к земле,
Слушал голоса…
Тихо, чуть дыша, опустив глаза,
Опустив глаза, бредёт девица.
Против солнышка не видать лица,
Только что — то сердце колотится…
Бредёт босая, да по седой траве,
Прорастая песней в родных сердцах,
Каплют на стерню слёзы горькие.
…Притомилася слава на щитах,
Солнце катится — славой на щитах!!!
От Земли мы род свой вели,
Было честью нам искони,
Лечь во славу родной земли!
А враги — то — да вон они!..
Нынче воронам граять по нам,
Опочившим средь вольных трав
Так что верны слова были конунга, —
«Сраму мёртвыми не имам!»
— Небо тихо, по — бабьи плакало,
Не жалело горючих слёз…
Боли выпало всем одинаково,
Всех нас ветер снегом занёс…
Как с росой степной путались волосы,
Отражались в глазах облака,
И кричал ветер сорванным голосом,
Через века….
— Встану на яру,
Все ветра на сход соберу……
Обниму восход,
встречу
Вольный мой народ…
Наш род
Вечен!
Вечен
Наш род!
[40]
…И — вопль, рухнувший сразу со всех сторон! Грохот — вскочившие йотеод били в щиты мечами с остервенелыми лицами. И кто — то кричал:
— На наш язык! На наш язык сложу! Все будут петь! Все!!!
Переводя дух, Гарав счастливо улыбался — и только брыкнулся ошалело, когда его подняли на руках и поставили на вскинутый щит. Но тут же засмеялся и раскинул руки — над кострами и над миром…
…В свой лагерь мальчишка возвращался со слегка — приятно! — перекошенным сознанием. Пиво у йотеод оказалось хорошим, что говорить. Шёл и мурлыкал.
Возле лагеря его окликнули часовые и, как показалось Гараву, посмотрели с завистью. В голову закралась опасливая мысль — а что если в походе оруженосцам выпивать нельзя?! Но настроение было слишком хорошим, чтобы об этом думать.
Родственников ему не нашли, но зато было заявлено, что — и не надо, потому что все семьи теперь его родственники, и на этом точка. «А если кто и что, — несколько косноязычно, с акцентом, но убедительно внушал мальчишке один из воинов, — то мы и запалить можем!» Кругом одобрительно шумели, Гарав кивал и обещал, что отныне при дворе князя он лучший друг йотеод — все вместе, каждого в отдельности и их коней — тоже. Уходить не очень хотелось, но пришлось, потому что Гарав всё — таки понимал: завтра (сегодня уже) вставать и ехать весь день. А жаль — начиналось самое интересное, кто — то уже призывал прямиком к походу на Карн Дум (чего размениваться на мелочи?!)…
…Укладываясь, Гарав немилосердно потеснил Фередира, пустив в ход пинки и локти, но тот только сонно проворчал что — то и подвинулся. Мальчишка вытянулся под плащом, секунду смотрел в просвеченный луной потолок небольшой палатки — а потом глаза захлопнулись сами собой, и даже шнырявшие под пологом шустрые полевые мыши, одна из которых долго исследовала сопящий нос оруженосца, не могли его разбудить.
