…Подарком оказались камуфляжи – куртки и штаны, – ботинки-берцы и коричневые грубые перчатки-краги. Все ношеное, но прочное. Не знаю, где Колька и Борька их добыли, да я этим и не интересовался. На правом рукаве каждой куртки был нашит шеврон кубанских цветов, на левом крепился металлический значок – голова хищной птицы над малиновой планкой с белой надписью «КРЫЛАТАЯ СОТНЯ».
– Барахло будем хранить здесь. И пользоваться только в полетах, – сказал Колька.
Нет, не сказал – приказал.
* * *
Месяц
взвился в небо ятаганом, —
Как его клинок остер!
То ли
светят звезды над курганом,
То ль вдали горит костер…
Путь наш
никогда не будет близким,
Хоть вовсю гони коней
Степью
по камням, по обелискам
Да по волнам ковылей…
Голос Тимки удалялся вместе с гитарным перезвоном. На юге били орудия.
Думы,
как сухарики в котомке,
Переломаны, черны.
Воля, —
а мы все рыщем, словно волки,
Да все бежим, как от чумы.
Долго
слышно, как тоскует песня,
Уплывая за курган.
Только
все грозит из поднебесья
Нашим душам ятаган
[11]
.
– Ну что – спать? – спросил Витька, толкая меня локтем.
– Иди, – я ответил таким же толчком. – А я в станицу.
– К тете Нине? – спросил он.
Я кивнул. Витька вздохнул.
– Пошли вместе, – предложил я.
– Нет, я спать, – ответил он. Ускорил шаг, потом остановился: – Ник… Коль… Я не знаю, может, моих не было дома, когда бомба… Может, они живы?
– Мы их найдем, – ответил я. – Найдем, конечно, живы. Ты тогда просто растерялся. Что им днем делать дома? Наверняка были на работе и теперь тоже ищут тебя… Вот станет полегче, поедем в Ставрополь и найдем твоих…
…Пыль на дороге казалась серебристой в свете луны. Еще она была теплой и мягкой. Я шагал босиком. Раньше я никогда не ходил босиком просто так, не ради удовольствия или не на пляже.
Но сапоги надо было беречь для работы.
Мне уже с полминуты казалось, что впереди – там, где дорога ныряла в рощу, – кто-то стоит. Я не боялся, да и вообще не был уверен, что это человек, а не куст; ускорил шаг и услышал:
– Коль, это ты?
Девчонка?
– Я… – я сделал еще несколько шагов и увидел Дашку Гурзо. В спортивном костюме и драных кедах, она стояла возле дороги. – Ты чего тут делаешь?
– А я задержалась, а через рощу боюсь одна идти, – сказала она, переступая с ноги на ногу.
– Ночевала бы на дворе, – буркнул я. – Куда тебя понесло?
– Мне домой надо… Бабушка болеет, Олег дома не появляется, и мама тоже все время занята…
– Пошли, пошли, – я подтолкнул ее – получилось, пожалуй, грубовато, но она ничего не сказала и пошла рядом.
В роще, как всегда бывает в жаркие безветренные ночи, сами по себе таинственно шептались деревья. Дашка шагала рядом молча. Молчал и я. Если честно, девчонки у меня не было, и я их побаивался, хотя и мечтал о разном «таком», конечно. И вот так – почти локоть в локоть, ночью – я шел куда-то рядом с девчонкой впервые. В голову полезли разные мысли на половую тему. Я сердито отогнал их и подумал, что это все-таки глупо – шагать рядом с девчонкой молча. Но о чем с ней было говорить?
– А ты прямо в Ставрополе жил? – вдруг спросила она.
– Угу. Да, в смысле, – сказал я, даже вздрогнув.
– А я всю жизнь здесь. Я больше и не была нигде, только в райцентре, и все.
– У вас тут красиво, – сказал я совершенную глупость.
Но Дашка почему-то отозвалась готовно:
– Ага. Можно курорт делать. Тут недалеко целебные родники. Ты не видел?
– Я пока почти ничего тут не видел, – сказал я еще большую глупость. Не видел – что тогда красиво?
– А за границей ты был? – не обратила она на это внимания.
– В Турции два раза. И много раз в Крыму, но отец всегда говорил… – я сглотнул комок в горле, – что Крым – не заграница. Там правда все по-русски говорят, и вообще.
– Там тоже война сейчас, – вздохнула девчонка. – Везде война… Я сегодня осетинкам молоко носила, они такое рассказывают… Дети у них все перепуганные, даже не плачут… Господи боже, а если сюда придут?
– Не придут, – ответил я. – Не пустим.
– Ты не пустишь? – без насмешки сказала она.
– Надо будет – и я не пущу, – отрезал я. Тоже серьезно.
Дашка вновь вздохнула:
– Мальчишкам хорошо… Они воевать могут. А ты сиди и жди…
– Не хватало еще, чтобы девчонки воевали.
– Женщины же многие воюют…
– Ну и неправильно. Пришли, вон же твой дом?
Мы и правда вошли в станицу. Нас окликнули с поста КПВТ, потом сказали проходить.
– Спасибо тебе… – Дашка остановилась. – С тобой правда не страшно.
«И мне с тобой», – подумал я, признавшись себе самому, что одному идти через ту рощу было бы жутко.
Постоял, поглядел вслед быстро идущей к своему дому Дашке. И зашагал к школе, где теперь располагался интернат и жила в небольшой комнатке мама.
* * *
Я проснулся уже под утро – как раз когда надо было подниматься на работу. Проснулся оттого, что лежал не на соломе и рядом никто не возился.
Оказывается, я спал на раскладушке. А мама спала, сидя за столом.
Как я оказался на раскладушке? Я помнил, что вошел и что мама – она сидела за столом, вот за этим же, вместе с Тонькой, шили они что-то – заплакала. А дальше…
Мои джинсы и рубашка – вычищенные и зашитые – висели на спинке старого стула. Трусы сушились на открытой половинке окна. Елочки зеленые, она меня раздела, уложила… похоже, даже помыла перед этим!
На миг мне стало дико стыдно. Но только на миг. Я сел, прикрываясь простыней, дотянулся до трусов. Они были еще влажные. Я натянул их – и увидел, что мама подняла голову.
– Уходишь? – спросила она.
– Пора, – я встал.
Она сидела за столом и молча смотрела, как я одеваюсь. Потом так же молча сунула пластиковый пакет – там были полбуханки хлеба и две банки консервов.
– Не возьму, – отрезал я, – нас хорошо кормят.
Это было правдой. Я положил пакет на стол перед ней. Выпрямился.
– Мам… – начал я. И сказал то, что не говорил уже лет пять, не меньше: – Я люблю тебя, мам.
